Слово о полку Игореве

Те же представления о Киеве как о центре Русской земли пронизывают собою все изложение „Слова“. Поразительна, например, точность выбора выражений в характеристике последствий поражения Игоря: „а въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми“. Черниговская земля, действительно, подверглась „напастям“, реальным несчастиям. Киев же и Киевщина непосредственному разорению не подверглись; „туга“ — тоска, печаль — за всю Русскую землю распространялись здесь как в центре Руси; Киев страдает, следовательно, не собственными несчастиями, а несчастиями всей Русской земли.

Роль Киева как центра Русской земли особенно отчетливо выступает в заключительной части „Слова о полку Игореве“. Согласно летописи, Игорь по возвращении из плена в Новгород Северский едет в Чернигов к Ярославу Святославичу, а затем уже из Чернигова отправляется в Киев к Святославу Всеволодовичу. „Слово о полку Игореве“ не упоминает ни о его пребывании в Новгороде Северском, ни о его пребывании в Чернигове: Игорь прямо едет в Киев к богородице Пирогощей. И в этом появлении Игоря прямо в Киеве у Святослава нельзя не усмотреть идейных устремлений автора „Слова“: Игорь русский князь прежде всего, важно его возвращение в Киев, а не в Новгород Северский. Славу ему поют не в Новгороде или Путивле, а на Дунае — в отдаленных русских поселениях, отрезанных от остальной Руси половцами, ибо радость по поводу его возвращения общерусская, а не какая-либо местная: „страны ради, гради весели“. Пение этой славы достигает с Дуная Киева. Его возвращение встречает отклик во всех русских сердцах, даже и тех, которые были заброшены на крайний юго-запад русского мира. Но отклик находят киевские, т. е. общерусские события, а не какие-либо местные. Это пение девиц на Дунае противостоит радости русскому поражению готских дев. Поражение или победы русских имеют всесветный отклик.

Итак, единство Русской земли мыслится автором „Слова“ с центром в Киеве. Это единство возглавляется киевским князем, который представляется ему в чертах сильного и „грозного“ князя.

Обращаясь с призывом к русским князьям встать на защиту Русской земли, автор „Слова“ в разных князьях рисует собирательный образ сильного, могущественного князя — сильного войском („многовоего“), сильного судом („суды рядя до Дуная“), вселяющего страх пограничным с Русью странам („ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти“; „подперъ горы угорскыи своими желѣзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота“), распространяющего свою власть на громадную территорию с центром в Киеве („аще бы ты былъ...“ — на юге), а не в своем уделе, славного в других странах („ту нѣмци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю“).

Перед нами образ князя, воплощающего собой идею сильной княжеской власти. Эта идея сильной княжеской власти, с помощью которой должно осуществиться единство Русской земли, только еще рождалась в XII в. Впоследствии этот же самый образ „грозного“ великого князя создаст „Слово о погибели Русской земли“. Он отразится в Житии Александра Невского, в „Молении“ Даниила Заточника и в других произведениях XIII в. Не будет только стоять за этим образом „грозного“ великого князя — Киева как центра Руси. Перемещение центра Руси на северо-восток и падение значения Киевского стола станет слишком явным.

Однако автор „Слова“ сумел заметить идею сильной княжеской власти в ее жизненном осуществлении — на том самом северо-востоке Руси, чьих притязаний стать новым центром Русской земли он еще не хотел признавать.

Сильная княжеская власть едва только начинала возникать, ей еще предстояло развиться в будущем, однако автор „Слова“ уже установил ее типичность, ее характерность, уловил в ней зерна будущего.

Конечно, идея сильной княжеской власти не слилась у автора „Слова“ с идеей единовластия. Для этого еще не было реальной исторической почвы. Автор „Слова“ видит своего сильного и могущественного русского великого князя действующим совместно со всеми остальными князьями, но в подчеркивании подчиняющих линий феодальной власти нельзя не видеть некоторых намеков на идею единовластия киевского князя.

Таким образом единство Руси мыслится автором „Слова“ не в виде прекраснодушного идеала союзных отношений всех русских князей на основе их доброй воли и не в виде летописной идеи необходимости соблюдения добрых родственных отношений (все князья — „братья“, „единого деда внуки“), и не в виде будущих идей единовластия, а в виде союза русских князей, на основе строгого выполнения феодальных обязательств по отношению к сильному и „грозному“ киевскому князю.

Обращаясь с призывом к русским князьям встать на защиту Русской земли, автор „Слова“ исходит из их реальных возможностей, оценивает те их качества, которые позволяют им быть действительно полезными в обороне Руси. И в данном случае автор „Слова“ выступает как реальный политик. По существу в „Слове“ дан целый очерк современного автору политического состояния Руси.

* * *