Слово о полку Игореве — подделка тысячелетия

«“Песнь о полку Игореве”[149] найдена была в библиотеке графа А. Ив. Мусина-Пушкина и издана в 1800 году. Рукопись сгорела в 1812 году. Знатоки, видевшие ее, сказывают, что почерк ее был полуустав XV века. Первые издатели приложили к ней перевод, вообще удовлетворительный, хотя некоторые места остались темны или вовсе невразумительны. Многие после того силились их объяснить. Но, хотя в изысканиях такого рода последние бывают первыми (ибо ошибки и открытия предшественников открывают и очищают дорогу последователям), первый перевод, в котором участвовали люди истинно ученые, все еще остается лучшим. Прочие толкователи наперерыв затмевали неясные выражения своевольными поправками и догадками, ни на чем не основанными. Объяснениями важнейшими обязаны мы Карамзину, который в своей Истории мимоходом разрешил некоторые загадочные места.

Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. Вальполь не вдался в обман, когда Чаттертон прислал ему Стихотворения старого монаха Rowley. Джонсон тотчас уличил Макферсона. Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А. X. Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности «Песни о полку Игореве». Великий критик Шлецер, не видав «Песни о полку Игореве», сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!»[150]. (Выделено мной. – А. К.)

На этом содержание «Введения» согласно протографу А. С. Пушкина заканчивается, а следующие два абзаца являются поздней стилизацией на основании иных источников, найденных в бумагах поэта, о чем П. В. Анненков, в частности, писал:

«Здесь кончаются любопытные заметки нашего автора, но в дополнение к ним мы еще приводим отрывок, писанный карандашом и сохранившийся в рукописях. Им возражает Пушкин на мнение журнала «Библиотека для чтения», том IV, предполагавшего в «Слове о полку Игореве» такую же подделку, какой прославился Макферсон, и в языке Песни обороты XVIII века.

Вот эта заметка: «Подлинность самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Прочие не имели все столько поэзии, сколько находится оной в плане ея, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей Песни словами, открытыми в наших старых летописях или отысканными в других Славянских наречиях, где еще сохранились во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий Славянских. Положим, он ими бы и обладал – неужто такая смесь естественна?»[151]

Далее П. В. Анненков продолжал: «Заметка эта, может быть, должна была составлять начало самой статьи. Мысль, в ней заключающаяся, действительно развита во вступлении к разбору Песни»[152].

В «Заметке», приведенной Анненковым, отсутствуют следующие фрагменты, которые позже появились в нижеприведенной стилизации:

– «Других доказательств нет, как слова самого песнотворца»;

– «Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка «Песни о полку Игореве»;

– место: «…в плане ея…» стилизовано: «…в плаче Ярославны…»;

– «Гомер, если и существовал, искажен рапсодами»[153].

Наконец, в «Заметке» полностью отсутствует последний абзац «Введения», посвященный М. В. Ломоносову.

Все эти фрагменты, очевидно, заимствованы из других сочинений поэта, но, к сожалению, не указанных неизвестными авторами отмеченной выше и нижеприведенной стилизации «под Пушкина».