Слово о полку Игореве — подделка тысячелетия

«Полночь. Я зашел к Пушкину справиться о «Песне о полку Игореве», коей он приготовляет критическое издание. Он посылает тебе прилагаемое у него издание оной на древнем русском (в оригинале) латинскими буквами и переводы богемский и польский… У него случилось два экземпляра этой книжки. Он хочет сделать критическое издание сей песни… и показать ошибки в толках Шишкова и других переводчиков и толкователей… Он прочел несколько замечаний своих, весьма основательных и остроумных: все основано на знании наречий славянских и языка русского»[179].

Высоко оценивая переводы «Слова», выполненные В. А. Жуковским и А. Н. Майковым, он в то же время искал достойного оппонента своему, пока нетвердому убеждению в древности повести. Долго искать не пришлось: самым убежденным «скептиком» в то время был профессор М. Т. Каченовский, создавший своеобразную школу своих единомышленников из числа бывших студентов, увлеченно слушавших лекции почтенного возраста профессора.

«Слушателями Каченовского были К. Д. Кавелин, А. И. Герцен, И. А. Гончаров. Они считали его главной заслугой умение будить критическую мысль, никогда ничего не принимать на веру», – писал. А. Гессен[180].

С. М. Соловьев писал о нем: «Любопытно было видеть этого маленького старичка с пергаментным лицом на кафедре: обыкновенно читал он медленно, однообразно, утомительно; но как скоро явится возможность подвергнуть сомнению какое-нибудь известие, старичок вдруг оживится и засверкают карие глаза под седыми бровями, составлявшие одновременно красоту невзрачного старика»[181].

Студенты той поры вспоминали, как однажды при посещении Пушкиным Московского университета между ним и профессором М. Т. Каченовским завязался горячий спор о подлинности «Слова».

«Однажды утром лекцию читал И. И. Давыдов, предметом бесед его в то время была теория словесности, – вспоминал впоследствии один из студентов, имя которого не было установлено, известны лишь его инициалы «В. М.» и псевдоним «бывший студент». – Господина министра еще не было (С. С. Уварова.– А.К.), хотя мы, по обыкновению, ожидали его. Спустя около четверти часа после начала лекции вдруг отворяется дверь аудитории и входит г-н министр, ведя с собою молодого человека, невысокого роста, с чрезвычайно оригинальной, выразительной физиономией, осененной густыми курчавыми каштанового цвета волосами, одушевленной живым, быстрым, орлиным взглядом.

Вся аудитория встала. Г-н министр ласковой улыбкой приветствовал юношей и, указывая на вошедшего с ним молодого человека, сказал:

– Здесь преподается теория искусства, а я привез вам само искусство.

Не надобно было объяснять нам, что это олицетворенное искусство был Пушкин: мы узнали его по портрету, черты которого запечатлены в воображении каждого из нас, узнали по какому-то сердечному чувству, подсказывающему нам имя нашего дорогого гостя… и в это утро, может быть в первый раз, почтенный профессор И. И. Давыдов в аудитории своей имел слушателей несколько рассеянных, по крайней мере, менее против обыкновенного внимательных к умным и поучительным речам его. За лекцией проф. Давыдова следовала лекция покойного профессора М. Т. Каченовского. Каченовский (который в то время не был уже издателем «Вестника Европы») вошел в аудиторию еще до окончания лекции первого. Встреча Пушкина с Каченовским по их прежним литературным отношениям была чрезвычайно любопытна… В это время лекция превратилась уже в общую беседу г-на министра с профессорами и с Пушкиным. Речь о русской литературе, сколько мы помним, перешла вообще к славянским литературам, к древним письменным памятникам, наконец – к Песне о полку Игореве. Здесь исторический скептицизм антиквария встретился лицом к лицу с живым чувством поэта… Сколько один холодным, безжалостным критическим рассудком отвергал и подлинность, и древность этого единственного памятника древней русской поэзии, столько другой пламенным поэтическим сочувствием к нему доказывал и истинность, и неподдельность знаменитой Песни»[182].

Поскольку эта дискуссия в аудитории Московского университета была знаковой с точки зрения пересмотра в дальнейшем Пушкиным своей твердой убежденности в древнем происхождении «Слова о полку Игореве», приведем фрагмент из воспоминаний еще одного свидетеля этой дискуссии – известного слависта, а в ту пору студента отделения словесных наук философского факультета Московского университета О. М. Бодянского в переложении П. П. Бартенева[183].