Слово о войне Армянской

Вновь послал к нему царь персов [требование]: «Мою сестру, что у тебя, и племянника отправь прочь, ибо они изначала были могами, хоть ты их обратил в христиан, — и страна твоя тебе да будет!» Но этот замечательный муж сражался не за господство, а за богопочитание. Мать (?) и жену отправил и отказался от всей страны, и сам взял Евангелие и пожелал уйти прочь из той страны.

Когда об этом услышал царь, горько раскаивался он и сожалел, и весь вред от этого дела он свалил на своего отца. Нерушимую клятву скрепил печатью и дал отнести к [царю Алвании]. «Только не уходи из твоей страны, и что ты скажешь, я сделаю». Но тот выпросил собственность, [причитающуюся ему] как отроку, которую отец его пожаловал ему в детстве его, — тысячу ердов[144]. Взял это у царя и поселился вместе с монахами. И каждодневно так [подчинял] себя служению, что и не вспоминал вовсе, что прежде он был царем.

И вся эта долгая вражда, которая происходила до пятого года царя царей Пероза[145], явилась причиной задержания нахараров армянских. Но в отношении содержания и права входить во дворец Пероз [все это] весьма умножил по сравнению с многолетними обычаями.

И в том же пятом году многим из них вновь пожаловал имущество и других обнадежил — в шестом году одновременно отпустить всех, с [их] имуществом и почестями. Но к этому месту мне предстоит вернуться. А жены блаженных и добродетельных — узников и павших на войне! По всей стране Армянской всех [их] счесть я не могу, ибо больше тех, которых я не знаю, чем тех, кого знаю. Но около пятисот я знаю лично поименно, не только старших, но и многих из младших. Все поголовно, проявляя ревность к небесному, нисколько не отставали от тех, которые не вкусили мирского. Были ли они из старших, или из младших[146], — облачались в ту же добродетель веры. Даже не вспоминали нисколько об изнеженности, свойственной исконной их принадлежности азатам, но готовы были проявить терпение в бедах большее, чем мужчины, которые, влача жизнь на этом свете, страждут от обязанностей, падающих на шинаканов[147].

И не только в душах своих утешались невидимой силой надежды на вечность, но и в телесных лишениях [легко] переносили тяжкую ношу. Ведь хотя и имела каждая ею самою воспитанных служительниц, никто из них не обнаруживал, которая — госпожа, а которая — служанка, — одинаковая одежда была у всех, и одинаково обе спали на земле. Никто никому не стелил постель, ибо они даже не выбирали соломы: тот же был темный цвет у циновок, тот же черный цвет — у подушек изголовья.

Не было у них поваров для изысканных яств и отдельных пекарей для услужения, как это принято у азатов, но были только общие. Начало субботы [отмечали] как отшельники, проживающие в пустынях. Никто никому не лил воду на руки, и младшие старшим не подавали полотенце. Не попадало мыло в руки вскормленным в неге женам и не подавались умащения для приятности. Не ставились перед ними чистые блюда, и не появлялись кубкодержатели при пире. Ни у одной не стоял у дверей слуга, и почтенные мужи не приглашались в их дома. Не вспоминался им вовсе кто-либо из детских воспитателей или любимых родных.

Покрылись пылью и закоптились пологи и завесы молодых новобрачных и паутиной затянулись их брачные покои, разбиты были высокие кресла их зал и полопались сосуды их пиршества. Рухнули и разрушились дворцы их, и, будучи разорены, пришли в разрушение их замки-пристанища. Высохли и увяли сады и цветники их, и вырваны были виноносные лозы их виноградников.

Собственными очами увидели они разграбление их имущества и своими ушами услышали [стоны] мучений и страданий своих любимых. Их сокровища взяты были в царскую казну, и вовсе не осталось украшений на их лицах.

Жены нежные страны Армянской, взращенные в ласках и неге, на своих подушках и ложах, [отныне] на босу ногу и пешком шли они в дома молитвы, неустанно вымаливая, как бы им вытерпеть великие лишения. Те, что с детства своего были вскормлены мозгом телят и яствами из дичи, [ныне], существуя травоядением, как дикие животные, принимали [обычную] пищу с великой радостью и вовсе не вспоминали привычную изнеженность. В черный цвет окрасилась кожа их тел, так как днем они были палимы солнцем, а всю ночь напролет лежали на земле. Непрестанное бормотание уст, — то было пение псалмов, а высшим утешением [им были] чтения из пророков. Объединялись по двое, составляя дружные и равные упряжки, прокладывали борозду к царствию [небесному], чтобы, не сбиваясь, довести ее до пристани [вечного] покоя.