Слово солдата

Наконец мы выбрались из подвала, а вскоре отыскали 318-й стрелковый полк и подполковника Дружинина. Задача наша оказалась не из легких. Доставить к машине ротатор, восковку и краску не составляло труда. Но чтобы перетаскать бумагу, следовало потрудиться. Бумага была упакована в пачки по десять килограммов; значит, в тонне — сто пачек. Каждому предстояло проделать путь туда и обратно двенадцать-тринадцать раз, а это в общей сложности составляло примерно двадцать пять километров пути через кирпичные завалы, подвалы, подкопы, проломы в стенах и другие труднопроходимые места. Тем временем подкрадывались мартовские сумерки. Ивановский приказал возвратиться к машине, взяв с собой по две пачки бумаги на каждого, а с завтрашнего утра, чуть рассветет, начать основную работу.

Обратный путь, хоть и с грузом, показался нам короче — мы проходили уже знакомыми местами, которые старшина безошибочно запомнил. Забрались в кузов и расположились на трофейных перинах. Смирнов и Прихненко тотчас заснули, а Ивановский ворочался, скручивал одну за другой цигарки и все дымил, дымил…

— Вы что не спите, старшина? — спросил я.

Ивановский долго молчал. Потом голосом, совсем непохожим на свой, командирский, тихо проговорил:

— Да вот, девчушка эта… До чего же похожа на мою Маринку. Глазенки — ее, волосы — тоже. Только Маринка постарше — она такой была, когда я в сорок первом из дому уходил.

— Ну и отлично. Придете домой, а у вас дочь — почти невеста.

И тут Ивановский с хрипом вобрал воздух, словно задыхался, перевернулся со спины на живот, прижал руки к лицу, и плечи его затряслись.

— Нету, браток, ее, нету… Можешь ты понять это слово?.. Всех, всю деревню нашу, и жену Анну Лукиничну с Маринкой, перебили, гады, в сорок третьем…

Я лежал, сцепив зубы, чтобы самому не разреветься, безуспешно пытаясь найти слова утешения для этого человека. А что могло утешить черный, бездонный провал его горя! Не за горами — победа, конец войне. У каждого есть дом или, по крайней мере, где-то живая душа. А у Ивановского? Разве что встретит он в своей сожженной деревне такого же солдата-сироту и будут они бобылевать вместе. Может, со временем и женится снова, обзаведется ребятишками. Но той первой девчушки с голубыми глазами, что проводила на войну отца, той Маринки уже не будет никогда…

В конце концов я уснул. А спал ли Ивановский в эту ночь, не знаю. Он разбудил нас, едва начало сереть, и мы тотчас отправились на вчерашнее место. Подкрепились кашей из походной кухни 318-го полка и принялись за дело. Сначала работа пошла споро: мы успевали обернуться туда и обратно меньше чем за час, но чем дальше, тем дело двигалось медленнее, и последние пачки тащили, уже когда начало темнеть.

…Наша четверка немного растянулась — шли друг от друга на расстоянии пятнадцать — двадцать метров. Из лабиринта подвалов вышли во двор. В этот раз я был замыкающим. Впереди меня шагал Коля Смирнов. Он миновал подворотню и свернул на улицу. И вдруг меня сзади крепко схватили за руки и зажали рот. В первое мгновение не понял, что происходит, но тут увидел перед собой искаженное от злобы и напряжения лицо гитлеровского солдата. Я начал яростно вырываться. Солдат одним движением скинул с груди черный автомат «шмайсер» и треснул им меня по темени. Из глаз посыпались искры, я ощутил нестерпимую, раскалывающую череп боль. От этого с удесятеренной силой рванулся и почувствовал вдруг, что руки у меня свободны! В следующее мгновение дал очередь из своего ППШ. Солдат ткнулся головой в кирпичную груду. Я обернулся, увидел еще двух немцев и снова дал очередь. Но опять кто-то двинул меня по голове. На этот раз я «отключился»…

Первое, что почувствовал, когда пришел в себя, — это свинцовую тяжесть в голове.. Пошевелил руками — все в порядке. Пощупал голову — забинтована. Я лежал в светлой комнате, по обеим ее сторонам стояли койки. На одной из них, справа, сидел солдат в халате.

— Ну как, герой, очухался? — спросил он.

— Я… где?

— В медсанбате. Вчера ночью приволокли. Говорят, фрицы тебя крепко отделали.

— Вроде что-то такое было…

Вечером в палате появился Ивановский. Он подмигнул мне и, ничего не говоря, протянул машинописный листок бумаги. Жирной типографской краской вверху значилось: «От Советского Информбюро». Значит, пошло дело — закрутился наш ротатор!

— Смирнова работа? — спросил я.

— Колькина. Там у него целая типография, в нашем грузовичке оборудовал. На полный ход шпарит. А ты как?

— Да ничего. Башка трещит.

— Не горюй! Док говорит — через два дня будешь бегать. Шишку они тебе здоровую набили, но черепушка цела — ушанка самортизировала.

— А как все произошло?

— Чудак, тебе лучше знать.

— Я конца не знаю.

— Смирнов говорит: вышел на улицу и слышит — во дворе очередь из автомата. Он бумагу бросил и во двор. Видит — ты лежишь, а около тебя два фашиста — один стонет, раненный, а второму — капут. Ну тут и мы с Прихненко подошли. Потащили тебя в машину, потом — в медсанбат.

— Теперь вспомнил! Был и третий. Он меня второй раз огрел.