Слово солдата

Чуть слышно шепчет:

— В кармане…

Посыпался в грязь сахар. Вот и пакет со стерильным бинтом.

Удивительно устроена память человека, а еще удивительнее — сам человек. Запомнился мне адрес Гриши, и уже после войны я написал ему письмо. Остался ли жив дружок?

Быстро откликнулся Бондаренко. Жив неунывающий весельчак и балагур Гришка! Руки нет. Да об этом он только раз и упомянул. Подробно вспоминал другое:

«А помнишь, как мы шли по сладкой дороге? Один кусок сахара возьмешь, а впереди другой, а там третий…»

В АВСТРИЙСКОМ ГОРОДКЕ

На руках переносим пулемет через кучу битого кирпича, вбегаем в небольшой, вымощенный булыжником двор и с ходу развертываем «максим» в сторону улицы.

— Заряжай! Давай по окнам второго этажа вон того дома! — кричу наводчику Манженко и ложусь рядом с пулеметом.

Иван торопливо продергивает ленту, дважды стучит рукояткой замка и посылает длинную очередь по серому трехэтажному дому, стоящему у перекрестка. Хорошо видны пыльные фонтанчики выбитой штукатурки, ровная строчка темных пятен вдоль стены.

— Выше! Выше бери!

Манженко делает поправку, жмет гашетку и медленно ведет стволом через весь особняк. Вот теперь хорошо! Бронебойно-зажигательные, вперемежку с трассирующими, пули тонкими огненными иглами впиваются в стены, в темные провалы окон. Оттуда стреляют по нас вражеские автоматчики. Минуту назад из окна этого дома ударил фаустник, и подбитая им тридцатьчетверка густо дымила посредине заваленной кирпичом и камнями улицы.

В этом небольшом австрийском городке, если не изменяет память, Цистердорфе, фашисты неожиданно оказали упорное сопротивление. Главная полоса их обороны была в предместье. Сегодня на рассвете наша артиллерия нанесла непродолжительный, но сильный удар по передовым позициям врага. Поддержанная танками, пехота пошла вперед и без особых потерь прорвала оборону. Видимо, не входило в планы нашего командования бить из артиллерии по этому тихому, чистенькому городку в последние месяцы войны. Наступающие войска стали обтекать его с двух сторон, чтобы не дать противнику опомниться, чтобы идти дальше в высоком боевом темпе. Но гитлеровцы не оставили городок без боя, упорно цеплялись за каждый угол, и вот мы уже несколько часов штурмуем дом за домом, улицу за улицей. Несем, казалось бы, ненужные потери. Дым, грохот орудийной пальбы, треск пулеметов. Горят дома и подбитые танки. Улицы завалены битым кирпичом.

Австрия… Вот уже несколько дней мы идем по ее земле, а я еще не видел ни одного живого австрийца. Шли по весенним полям, по влажной, парной пахоте, мимо притихших деревень и маленьких городков с красивыми кирпичными домиками, высокими шпилями мрачных кирх. Бывало, проходили с боем или с мелкими стычками такие деревни, городки, и удивляло их пустынное безлюдье. Может, убежали австрияки, а может, попрятались перед грозным валом наших наступающих войск. Впереди нас всегда были только гитлеровцы…

Что я знал об этой стране, о ее людях? Думалось ли когда-нибудь, что буду идти вот так по ее земле с тяжелым пулеметом, нести на своих еще неокрепших плечах непомерно тяжелую солдатскую ношу? Слышал, что эта самая Австрия почти то же, что и Германия, что проклятый богом и людьми Гитлер тоже австриец… Может, потому жители этих чистеньких, красивых деревень и не хотят попадаться на глаза тем, чьи дома злорадно палили их соотечественники, чьих родных и близких убивали многодневно и буднично, не жалея ни старого, ни малого? А может, вовсе никого не осталось в этих, по всей вероятности, богатых и благодатных местах? Может быть…

Из пустых окон дома валят густые клубы дыма, мелькают тонкие языки пламени. Через наши головы туда прямой наводкой ударила пушка. Вскоре вражеский огонь из этого дома утих, и мы прекратили стрельбу. Бой переместился куда-то вправо, грохот удалился, уменьшился. Слышно, как клокочет в кожухе пулемета закипевшая вода и там что-то потрескивает, пищит… Из бокового патрубка тонкой струйкой вырывается пар.

Манженко вытирает мятой пилоткой мокрый лоб, осторожно касается ладонью раскаленного ребристого кожуха и добродушно бормочет:

— Нагрелся «максимка». Водички бы ему подлить малость… Поди, вся выкипела.

Только теперь мы смогли оглянуться, разобраться, куда забежали во время боя, и прикинуть, каким путем двигаться дальше. Мы лежали за пулеметом у самой стены одноэтажного дома из красного каленого кирпича. Такая же красная черепичная крыша. Окна наглухо закрыты ставнями. В одном ряду с домом такие же добротные сараи. Под углом к ним примыкает широкий навес с лошадиной сбруей. Двор — как маленькая крепость, обнесен глухой, тоже кирпичной стеной. И только ворота вместе с передней стеной разрушены, повалены на улицу. Через этот кирпичный завал мы и вели огонь по засевшим в стоящем неподалеку доме на перекрестке гитлеровцам. А гражданского населения нигде ни души…