Слово солдата

А ведь и в самом деле? Остановились передохнуть, прикинули так и эдак. Великолепная асфальтированная дорога, без единой морщинки шла как раз туда, куда нам нужно. Передовая не так далеко, но и не настолько близко, чтобы можно было без промаха полоснуть по нас из пулемета. Если же по дороге будет идти один человек, то вряд ли вражеская артиллерия станет по нему палить. Известное дело — из пушек по воробьям не стреляют. Один потащит пулемет по асфальту, остальные, пригибаясь, пойдут по обочине. А потом будем меняться.

— Я первый. Попробуем, что из этого выйдет. А вы на всякий случай отойдите подальше от греха… — Бондаренко круто развернул пулемет, взобрался на пологую насыпь.

Вскоре наш «максим», погромыхивая коваными колесами, бойко катил по асфальту. Вначале все опасались, что вот-вот по дороге ударят из орудий, но пока обходилось. Если так дело пойдет и дальше, то еще с километр мы будем блаженствовать и легко доберемся на передовую в роту лейтенанта Корсунова.

Глядим на Бондаренко. Он идет по дороге как-то странно и непонятно. Через каждый десяток шагов нагнется, лукаво подмигнет нам, что-то поднимет, положит в карман или бросит в рот.

— Гришка, что ты там колдуешь? — кричим наводчику. — Может, тебя уже пора подменить?

— Военная тайна. Пока обойдусь без подмены, — широко улыбается Бондаренко, нагибаясь к дороге в очередной раз.

По всему чувствовалось, что пора бы уже нам отходить от шоссе подальше. Невдалеке начали падать вражеские мины, посвистывали пули, сбивая с вершин придорожных деревьев зеленую пыльцу. А Гриша наклоняется все чаще и чаще. И молчит. Наконец крикнул:

— Ребята, сюда! Открою секрет, смотрите…

Гришка оттопырил карман шинели, и мы с изумлением увидели, что он доверху набит белоснежными кусочками пиленого сахара-рафинада.

— Это не считая того, что вот сюда натрамбовал, — смеется Бондаренко, хлопая себя по животу.

— Где набрал?

— А вон, смотрите. Специально для нас кто-то приготовил.

На чистом, подметенном свежими ветрами, вымытом весенними дождями асфальте, сколько хватал глаз, белели кусочки сахара. Словно кто-то нарочно разложил их через равные промежутки. Десять — пятнадцать шагов — кусочек рафинада, еще столько же — опять сахар…

Запахло какой-то таинственностью. Появились сомнения. Закрадывалось подозрение. А вдруг сахар отравленный? А может, враг специально разбросал его, чтобы вот так я подобрал, съел кусочек и — хана?..

Бондаренко только посмеивался и продолжал хрупать белоснежные квадратики.

— Чепуха! Не выгодно врагу травить нас сахаром. Дело тут проще простого. Ночью к нам, на передок, доставляли еду. Какой-нибудь раззява-повар или старшина-растяпа в темноте не заметил, что развязался мешок с сахаром. Вот его и вытряхивало понемногу.

Пожалуй, так оно и было. Днем по этой дороге не проедешь — накроют, а ночью проскочить можно. Вот кто-то и натрусил нам сладостей, словно заманивая на передовую.

Теперь уже был наш черед набивать карманы сахаром. Выскакивали на дорогу, наперегонки мчались к очередным белым кусочкам, которых становилось все больше и больше. Скорее! Скорее! Разгорелся какой-то веселый бесшабашный азарт, подстегнутый молодым озорством и холодным ознобом смертельной опасности.

Совсем недалеко разорвался снаряд. Высекая огонь, брызнула по асфальту пулеметная очередь. Прошелестела и оглушительно рявкнула на вершине дерева неприятельская мина. Это уже предназначалось нам. Дольше испытывать судьбу не стоило.

— Уходите с дороги! — кричу во всю мочь. — Хватит бегать! Убьет!

— Еще разок! — метнулись братья-близнецы за новыми кусочками сахара.

Бум! Та-та-та… Едкий дым горелой взрывчатки першит в горле, тонкий свист проносится над головой совсем рядом.

Оставив дорогу, движемся теперь только по зелени посевов и черной, вязкой пахоте.

После полудня расчет занял свою позицию на левом фланге роты, там, где указал нам лейтенант Корсунов. Тот день оказался по-настоящему жарким, хотя бой шел, как говорится, местного значения. Отбиваем у фашистов небольшую высотку, поддерживаем огнем атаку стрелков. Отразили фланговую контратаку противника. Меняли огневые позиции. Где перебежками, а где по-пластунски. Долго вели огонь на подавление вражеского пулемета на окраине кладбища, рядом с той же дорогой, на которой утром собирали сахар — она уходила в расположение гитлеровцев.

Уже под вечер, когда стрельба с обеих сторон стала постепенно затихать, мы еще раз сменили огневую позицию. Надо было установить пулемет под бревенчатым мостиком на полевой дороге и там остаться на ночь.

— Ну, Гриша! Поднажали!

Под щекой Бондаренко — крутой бугорок. Сладко причмокивают губы. Сахар у него не кончается.

— Еще раз! Вон к той канаве! Взяли!

Толкнул Гриша пулемет, ткнулся головой в траву, молчит.

— Еще немного! Взяли, Гриша!

Молчит Бондаренко.

— Гриша, что с тобой?

Не отзывается. Смертельная бледность растекалась по его лицу, лоб покрылся обильной росой.

Разрывная пуля начисто срезала Грише локоть правой руки. Лохмотья шинели, мелкое крошево костей. Как же перевязать тебя, дружище? Отрезал рукав шинели, рубахи.

— Гриша, есть у тебя бинт?