Слово Ветра

— Марьяна Игоревна, у меня тот же вопрос! — охранник вдребезги разбивает мою хрупкую надежду. — Вы не подходите к телефону, а Анатолий сказал, что вы вызвали такси и уехали в неизвестном направлении. У вас всё хорошо?

— Маруся… Она… С вами? — язык заплетается, а черные пятна с новой силой затмевают сознание.

— Маруся? — встревоженно переспрашивает охранник. — Нет! С чего бы? Вы же сами её увезли из дома! Что случилось? Где вы, чёрт побери?

— Её украли… Увели из больницы…

— Кто? Вы знаете, кто?

— Кажется, догадываюсь, — меня скручивает от осознания долбанной правды. — Мужчина, — я скидываю с себя чужие прикосновения. — Тёмные волосы, — хватаю рюкзак и, беспорядочно вываливая из него всё содержимое, беру в руки ежедневник Чертова. — Высокий, симпатичный…, — в беспамятстве перелистываю страницы. — И главное, Руся с ним знакома.

— О ком вы говорите? — Артём напряжённо выдыхает в трубку. Он напуган не меньше моего.

— Скоро вы и сами узнаете, — дрожащими пальцами веду по чернильным закорючкам старика, в душе́ проклиная Сола Морриса!

— Артём, полиция уже в пути, — хочу попросить, чтобы мужчина приехал в больницу и взял разборки с правоохранительными органами на себя, но связь внезапно обрывается. Пытаюсь перезвонить, но абонент недоступен. Тогда пишу сообщение, а сама с пеной у рта несусь к Ветрову: если победа Саве нужна такой ценой, то пусть подавится!

Глава 17. Бессонная ночь

Савелий.

Видавшие виды дешёвые пуговицы с треском разлетаются по гостиничному номеру. Отскакивают от стен, закатываются под кровать, белеют на лакированном тёмном полу. Я только сейчас понимаю, что всю дорогу от клиники до отеля на мне красовался больничный халат. Но никто даже не заикнулся, или, может, я просто оглох! Впрочем, неудивительно! Всё, что слышу сейчас, — это шипение Наны, с которым она проклинала меня прежде, чем сбежать. Я заслужил!

Грохот. Пара пустых стаканов летит в стену. Какого чёрта я всё никак не могу вздохнуть? Ощущение, что залпом выпил полчайника крутого кипятка! Всё внутри горит огнём, плавится, ноет. Вот он мой ад!

— Да угомонись ты уже! — орёт Федька, обхватив меня за плечи, когда сметаю с тумбы пустую вазу.

—Отойди! — в два счёта скидываю с себя чужие оковы. — И без тебя тошно!

Вдох. Тот обжигает лёгкие, но облегчения не приносит! Я задыхаюсь! От слов своих поганых, брошенных Нане сгоряча, от взгляда её до безумия любимых глаз. Он проедает мою память серной кислотой, оставляя уродливые ожоги на душе. Какого чёрта я наговорил? Зачем? Дал же себе обещание – отпустить Нану! Навсегда! Но нет… сорвался!

— Довольно всё крушить! — вопит Грачёв, не оставляя попыток меня утихомирить.

А я не могу! Остановиться не могу! Не думать о Марьяне не могу! Слова её звенят в башке как проклятие.

С животной яростью отталкиваю от себя друга и с новой силой начинаю разносить в хлам гостиничный номер.

Битое стекло под ногами, трещина по штукатурке, переломанные стулья — но мне всё мало! Я запутался! В патологической любви своей безнадёжно увяз, как в болоте: ни сдохнуть, ни вылезти! Правильно Нана сказала, что меня трясёт от осознания её счастья с другим, не со мной, без меня… Я так не могу! Не получается! Я подыхаю без неё! Хотел бы, как она: через неделю чёрным маркером из жизни! Но хрен мне, а не забвение! Люблю её, дышу ей, для неё только и держусь за эту долбанную жизнь…Как чумной, отчаянно ищу для себя хоть немного света и шепчу «Нана», когда сердце заходится от боли и одиночества.

— Да что за напасть-то такая! — рычит Грачёв, пыхтя от напряжения. Он пытается меня удержать, да только моя отравленная любовь ищет выход и находит его в безрассудном гневе.

— Пусти! — продолжаю вырываться на свободу. Да и как тут успокоиться, когда ненависть пожирает меня изнутри! Я презираю свой поганый язык, помыслы свои низменные… Я же до последнего искал в словах Наны подвох, отказывался верить в их любовь с Осиным… Боже, я с большей готовностью рассмотрел бы в милых чертах Марьяны корыстную стерву, эгоистичную тварь, которую можно купить, а потом без следа выкинуть из жизни! Но Свиридова в очередной раз обыграла меня по моим же правилам! Её любовь к Осину — худшее наказание за мои ошибки.

— Ну, Ветер, хорош из-за бабы так убиваться! — отчаянно голосит над ухом Федя, не понимая, что делает только хуже!

— Она не баба! — ору навзрыд, запуская стеклянным кувшином в стену. — Она моё проклятие!

— Вижу я! — едва уворачивается от удара Грачёв. — Ты какого лешего не улетел? — хватает меня за грудки и трясёт. — Я тебя спрашиваю, Ветер!

А я закрываю глаза и смеюсь: Грачёву невдомёк, что от себя не улетишь, не спрячешься на другом континенте, любить не перестанешь.

— У Чёртова сердечный приступ, — не открывая глаз, стихаю. — Я не мог не приехать к нему в больницу.

— Ладно! Всё! — Федька тут же налетает на меня с объятиями, по-братски надеясь разделить мою боль. Знает, что старик успел залезть мне в душу со своими откровениями, но понятия не имеет, чего стоит мне быть частью семейства Чертовых.