Слово живое и мертвое

Просто и ясно. И плох был бы тот редактор, который стал бы здесь возражать против «отсебятины», потому что у автора, мол, нет никакого «зато».

Самолет потерпел аварию, два человека затеряны в сердце пустыни, им грозит смерть от жажды. Но среди обломков самолета чудом отыскался апельсин, они по-братски разделили его, и вот у ночного костра выдалась счастливая минута. В подлиннике дословно: «Ложусь на спину, сосу фрукт и считаю падающие звезды». Рассказано о событии трагическом, о раздумьях глубоких и человечных (мы обречены… но это не мешает мне радоваться), а по-русски сосу фруктпрозвучало бы попросту смешно. И приходится расшифровать «фрукт», отойти от буквы подлинника, чтобы передать дух, ощущение, настроение: «Откидываюсь на спину, высасываю дольку за долькой, считаю падающие звезды».

Раз в год в домашней утке просыпается душа перелетной птицы, древний инстинкт зовет ее прочь со двора, ей мерещится ширь материков, очертанья морей… Все это странным образом умещается «в маленькой глупой голове» – вот мысль автора (есть такой французский идиом – la dure t^ete), и, право, странно было бы слово dure перевести здесь первым значением по словарю: в твердойголове.

Старушка втайне чувствует себя одинокой, ей не хватает ласки, тепла. Она хочет завести собаку– и объясняет с запинкой: «I want something human». Надо ли переводить дословно: «чтобы рядом было что-то человеческое»! Пожалуй, и вернее, и яснее, к примеру: Хочу, чтоб рядом была живая душа…

Еще любопытный и очень показательный случай.

Младшая сестренка жаловалась на брата: «С ним стало трудно ужиться, то он злился, то дулся, настроение у него менялось пятнадцать раз на день. Ел так много и жадно, даже смотреть было страшно, и все огрызался – не приставай ко мне». (В подлиннике: «Не was difficult to live with, inconsistent, moody. His appetite was appalling, and he told me so many times to stop pestering him».)

Однажды весьма авторитетный критик привел эти строки как пример чрезмерной вольности – тут еще можно спорить. Но позднее они же приведены уже как грубая ошибка, перевод обратный по смыслу, дескать: 1) выражение appalling appetite значит «скверный, плохой аппетит», так как «глагол appal значит пугать, страшить» и 2) «нужно было… правильно осмыслить ситуацию, задуматься: когда у человека дурное настроение, какой у него аппетит – плохой или хороший?» Тогда, заключает критик, не было бы в переводе «грубого ляпсуса…»

А ляпсуса здесь нет, смысл как раз верен.

Критик исходил из первого, общепринятого значения одногослова или словосочетания и предлагал первоеприходящее на ум заключение: в дурном настроении есть не хочешь. И то и другое вырвано из контекста, из всегоповествования, из конкретных связей. Между тем у автора сразу за словами об appalling appetite девочка спрашивает, не солитерли сидит в брате, и отец отвечает: нет, просто Джим растет. У подростка, а не у взрослого дурное настроение не обязательно отбивает аппетит! Да и девочку навряд ли испугало бы (навряд бы она даже заметила) отсутствиеаппетита. Напротив, ее и дальше пугает именно непомерныйаппетит брата, она изумляется, чего ради он «столько всего уплел» – бутылку молока и десяток бананов сразу!

Перевод был тут верен как раз потому, что основан на духеподлинника, на продуманном общем смыслерассказанного, а не на букве, не на первом по словарю толковании отдельно взятого слова, вырванногоиз всегонастроения и всейкартины. И отнюдь не из желания защитить честь собственного мундира воскрешаю я, виновница мнимого «ляпсуса», этот давний случай. Нет, здесь спор как раз о принципе, о самой сути, о корне и основе переводческого труда.

Образ, настроение, мысль и чувство… так важно это передать – и так невозможно передать, следуя одной лишь буквеподлинника!

Переведен рассказ классика прошлого века: «…река, казалось, с трудом пробива етсебе путь среди обширных флотилий тяжелогруженных судов, которые повсюду отягощалиее гладь. За пределами города частыми группами росли величавые пальмы и кокосывместе с какими-то деревьями гигантского возраста. То здесь, то там виднелось рисовое поле… водоем, случайно забредший сюда храм…»

И чуть дальше: «В том, что я видел и слышал… не было ничего от характерных особенностей сна… Сначала, сомневаясь в своем бодрствовании, я предпринял серию проверок… виденье… подверглось моему сомнению, а затем проверке…»