Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности

Выгорал. В 2020 году летом решил проблему, но далеко не сразу… Самоизоляция позволила почувствовать себя человеком. Я тот еще интроверт, но софт-скиллы развиты… Ошибка совершена, уроки извлечены, такого больше не допускаю [30].

Таким образом, императивом становится непрерывное действие, приобретающее механический характер. Остановка в действии могла бы создать возможность для рефлексии, но именно так поступать мораль «общества достижений» строго запрещает. Вместо этого, чтобы избежать острого переживания вины из-за собственной праздности, современный человек продолжает действовать до полного физического изнеможения – ведь любое действие лучше, чем бездействие. Так, свидетельства выгоревших изобилуют печальными описаниями часов и дней, проведенных за чтением социальных сетей или раскладыванием пасьянса. «Даже йога, которую я так любила, начала ассоциироваться не с расслаблением и восстановлением, а со спешкой, – рассказывает свою историю выгорания Катерина. – Утром я спешила на занятия йогой, потом на работу, потом снова в зал» [31].

Эта абсолютная вовлеченность поддерживается благодаря внутреннему «огню», интенсивность которого должна полностью совпадать с динамикой окружающей действительности. Обнаружив разрыв между окружающей жизнью и своим эмоциональным состоянием, мы перестаем быть «позитивными» и начинаем стремительно выгорать. Таким образом, по большому счету к выгоранию приводят не конкретные условия труда, но утрата внутренней способности им соответствовать.

Когда начинается выгорание

В своей известной работе «Общество выгорания» («Burnout society») философ Бюнг-Чул Хан утверждает, что на смену «дисциплинарному обществу» XX века (с его внешним контролем, безопасностью и превентивной защитой от другого) пришло «общество достижений», в котором внешние границы превратились во внутренние [32]. Из объектов подчинения люди превращаются в субъекты достижений, главный вопрос для которых звучит уже не как «Дозволено ли мне?», но «Способен ли я?». Это означает, что никаких объективных границ на пути к осуществлению наших желаний больше не существует, и если они все же не осуществились, в этом следует винить исключительно самих себя. Суд как ключевая инстанция власти превращается из внешнего органа во внутренний и выносит суровый приговор, легко трансформирующий «все возможно» в «ничего не возможно». Так главная добродетель общества достижений – «способность быть способным» – превращается в хроническую «неспособность быть способным».

Если дисциплинарное общество порождало нарушителей границ, безумцев и преступников, то общество достижений производит неудачников. Однако вне зависимости от того, продолжает ли в нем гореть внутренний «огонь», человек «общества достижений» обречен на полный суверенитет собственной жизни. Следствием отсутствия внешнего господина становится интериоризация господской позиции, а значит – бесконечная и беспощадная самоэксплуатация. Такое экзистенциальное мучительное переживание бремени «хозяина своей судьбы» соответствует изменившемуся характеру труда в постфордистскую эпоху с ее прекарными (незащищенными и временными) рабочими местами и отказом государств от политики социальной ответственности.

Эпоха «позднего капитализма», в котором сам капитал окончательно превращается в невидимую сущность, достигая качества абсолютной абстракции, полностью соответствует эмоциональному режиму «общества достижений», где принуждение осуществляется исключительно изнутри субъекта [33]. Отношения между социальными условиями и миром индивидуальных эмоций всегда остаются амбивалентными и взаимозависимыми. Например, историк Йоахим Радкау показал, как на рубеже XIX−XX веков западные общества стремительно захватил дискурс «нервозности», связанный с быстрой урбанизацией и развитием промышленности. Брошенный в новую реальность большого города и безличных социальных отношений человек переживал одиночество и тревогу. Эта ситуация, как показывает Радкау, обернулась настоящей эпидемией «нервных болезней», породившей широкую инфраструктуру санаториев и медицинских практик, направленных на то, чтобы «укрепить нервы», приучив пациента к строгой дисциплине своих эмоциональных проявлений перед лицом внешних вызовов. Нервозность опознавалась не только как индивидуальный опыт, но также как «состояние нации» [34]. Ослабленным коллективным «нервам» (проявлением которых были декадентская культура и дефицит политической решимости) требовалась закалка в виде империализма и воинственного национализма, атмосфера которого во многом привела к началу Первой мировой войны. Позже, с развитием фордистского капитализма, на смену «нервам» приходит «стресс» [35] – постоянное перенапряжение от однообразного индустриального труда.