Случай из практики

После маминой смерти, нерешительно начала я, папа решил, что мне надо чаще бывать на море, и два-три раза в год отправлял меня погостить у его сестры в Клактон-он-Си. Когда я была младше, мы почти не общались с родственниками из Клактона. Они никогда не приезжали в Лондон, а мама была не большой любительницей путешествий в провинцию. Они жили в уродливом особняке на Рекриэйшен-роуд. Тетя Кейт была женщиной шумной и энергичной, но я всегда подозревала, что за ее показной жизнерадостностью скрывается разочарование в жизни. Когда она не хлопотала на кухне с руками по локоть в муке, не драила дощатый пол на крыльце и не развешивала во дворе нескончаемое свежевыстиранное белье (низшие классы, похоже, считают, что чрезмерная чистоплотность компенсирует все прочие недостатки), я не раз заставала ее с выражением неизбывной усталости на лице. Самой примечательной чертой дяди Брайана был его свист; он постоянно что-то насвистывал себе под нос, с придыханием, без всякой мелодии, и при этом легонько покачивал головой, словно старался продемонстрировать свое дружелюбие. Он был тихим, покладистым человеком, не имевшим привычки соваться в чужие дела, и гостить в его доме было довольно приятно. Здесь никто не придерживался строгого распорядка, принятого в нашей семье. Если мне хотелось проваляться в постели все утро или провести выходные за чтением книги, меня никто не осуждал. Если я пропускала обед или ужин за общим столом, тетя Кейт не косилась с неодобрением, когда я позже спускалась на кухню перехватить сэндвич с ветчиной или кусок пирога.

Единственным «темным» пятном, омрачавшим эти милые, скучные и благочинные выходные в Клактоне, был мой кузен Мартин, младше меня на два года. Его нельзя было назвать совсем непривлекательным. У него были довольно приятные, вполне симметричные черты лица и песочные волосы, вечно падавшие на лоб. Уже к четырнадцати годам он сравнялся ростом с отцом. Однако он постоянно сутулился, словно боялся удариться головой о низкую притолоку. Кроме того, он унаследовал от отца раздражающую привычку объявлять о своем присутствии характерными звуками; правда, в отличие от дяди Брайана, он не насвистывал, а сопел носом. Поначалу мы с Мартином почти не общались, но позже он стал проявлять ко мне странный, навязчивый интерес. Когда я гуляла в саду, то не раз замечала, как он косится на мои ноги, делая вид, будто занят каким-то несуществующим делом. Когда я сидела в своей гостевой комнате, он топтался в коридоре за дверью, выдавая себя громким сопением. Он всегда жутко стеснялся со мной заговорить, а если я обращалась к нему сама, сразу краснел и смущался еще сильнее. Смею предположить, что он передо мною благоговел, и я вовсю этим пользовалась, громогласно рассказывая о том, что моя тетя (не без намека на восхищение) называла столичным образом жизни. Иногда я нарочно оставляла дверь ванной слегка приоткрытой. Меня будоражила мысль, что Мартин тайком наблюдает, как я чищу зубы.

На этом месте я прервала свой рассказ и посмотрела на доктора Бретуэйта. Он по-прежнему сидел на полу спиной к двери. Его лицо оставалось бесстрастным, но он сделал мне знак продолжать, крутанув пальцем в воздухе. Я снова уставилась в потолок и продолжила.

В мой, как оказалось, последний приезд в Клактон я сперва не узнала Мартина – так разительно он преобразился. Ему тогда было шестнадцать или семнадцать. Он наконец-то избавился от подростковой сутулости, приобрел осанку Homo erectus [16] и черную кожаную куртку, которую не снимал даже за столом. Он больше не сопел носом и не краснел, а глядел мне прямо в глаза. Теперь уже я смущалась в его присутствии. Он слушал новейшие музыкальные записи, выкрутив звук на проигрывателе на полную мощность, и сообщил мне по секрету (когда родителей не было рядом), что он курит и гуляет с девчонками по «нашей Набережной». Я, разумеется, изобразила полнейшее равнодушие. В Лондоне, сказала я этак небрежно, я курю марихуану и всю ночь до утра веселюсь в джаз-клубах. Когда он спросил, какие современные группы мне нравятся, я скрыла свое невежество, пренебрежительно пожав плечами, и не стала ему говорить, что предпочитаю Шопена.