Случай из практики

Я уже две недели не хожу на работу. Недомогание, приключившееся со мной в самом начале этого непродуманного предприятия, никак не проходит. Я чувствую себя совершенно подавленной. Надо было держать свои мрачные мысли под семью замками. Какая глупая. Глупая. Глупая. Вчера я весь день пролежала в постели. Я совершенно не занимаюсь собой. Мои волосы спутались колтунами, мое бедное лицо уже несколько дней не видало ни капли косметики. Кожа стала сухой, как бумага. Я знаю, что даже короткая прогулка на свежем воздухе меня бы взбодрила, но у меня нет сил даже раздвинуть шторы, и я запретила миссис Ллевелин их открывать. Не хочу, чтобы что-то мне напоминало, что мир продолжает существовать за пределами моей комнаты.

На прошлой неделе мистер Браунли звонил мне три раза, но я не стала брать трубку. Миссис Ллевелин сказала ему, что мне нездоровится, но ее тон явно давал понять, как именно она относится к моей «болезни». Два дня назад я получила письмо от мистера Браунли, в котором он выражал всяческое сочувствие, но сокрушался, что ему не обойтись без меня. Если я не сообщу ему точную дату, когда вернусь на работу, он с сожалением будет вынужден искать мне замену. Это письмо разбивает мне сердце. Мистер Браунли мне симпатичен, и я точно знаю, что он привык на меня полагаться. Я с грустью думаю, что Великий Дандо будет скучать по моим аплодисментам, пока ползает по полу в поисках упавшей «волшебной» монетки. Ребекка подсказывает, что я зря трачу время на таких недотеп. Мистер Браунли – такой же театральный агент, как Великий Дандо – иллюзионист. Они такие же неудачники, как и все легковерные бездари, которые обращаются в агентство в поисках ангажемента. Она, конечно, права. Ребекка всегда права. Но все равно я скучаю. И по мистеру Браунли, и по Великому Дандо. Скучаю по поездкам на автобусе на работу. По прогулкам вдоль Чаринг-Кросс-роуд. По обеденным перерывам, когда можно рассматривать витрины и наблюдать через окна кофеен за битниками и красивыми девушками с густо подведенными тушью глазами. Мне не хватает притворства, что я тоже часть мира, хотя я всегда знала, что мир – отдельно, а я – отдельно. Ребекка мне показала, что я все время жила как-то не так.

Позавчера меня все-таки уговорили спуститься на ужин. Я даже не сообразила, что надо одеться, и уселась за стол в несвежей ночной рубашке. Бедный папа не знал, куда деть глаза. Миссис Ллевелин принесла мой халат, и я надела его, вдруг застыдившись, что выскочила из спальни почти неодетой. Папа осторожно спросил, как я себя чувствую. Я видела, что он искренне переживает, и сказала, что мне уже лучше. Больше мы ни о чем не говорили, и ужин прошел в тишине. Я съела лишь несколько жалких кусочков, да и то только для виду. И каждым давилась.

После ужина миссис Ллевелин отвела меня в спальню и велела раздеться. У меня не было сил возражать. Она набрала для меня ванну и сама вымыла мне голову. Сидеть в теплой воде было приятно, и я совсем не стеснялась своей наготы. Потом я стояла на коврике и дрожала, как ребенок. Миссис Ллевелин ласково вытерла меня полотенцем и заставила надеть чистую ночную рубашку. Мы вернулись в мою комнату, она усадила меня перед трюмо и расчесала мне волосы. Я была благодарна ей за доброту и заботу, тем более что она воздержалась от комментариев и назиданий. Она уложила меня в постель и пожелала спокойной ночи. Надо было сказать ей «спасибо», но я не смогла выдавить из себя ни единого слова.

И все это время Ребекка неустанно язвила в мой адрес. Я сто раз ей сказала, что и без нее знаю, что я – никчемное ничтожество, но ей, кажется, нравилось изобретать все более изощренные способы, чтобы донести до меня эту мысль. Но сильнее всего меня задевало ее обиженное возмущение. Я тяну ее вниз. Без меня она бы вовсю наслаждалась жизнью. Если бы не я, она уже давно завалилась бы в койку с красавчиком Томом (иногда она выражается очень грубо). Я извиняюсь и обещаю, что в следующий раз буду молчать. Она отвечает, что из-за моего идиотского выступления следующего раза уже не будет и что без меня ей было бы лучше. Я не возражаю. Мне самой без меня было бы лучше. Этот внутренний диалог продолжается постоянно, лишь с незначительными вариациями. Сон – мое единственное убежище от ее непрестанных нападок. Я ее ненавижу, и, хотя не говорю об этом прямо, она как будто читает мои мысли. «Ты думаешь, что ненавидишь меня, а на самом деле ты ненавидишь себя, глупая бесхребетная курица». Она регулярно доводит меня до слез, что лишь дает ей дополнительный повод для насмешек. Кажется, остается единственный способ избавиться от нее – последовать ее совету и покончить с собой. Червь, поселившийся у меня в голове, питается этими мыслями. Как червяк, обосновавшийся в яблоке, он растет и жиреет.