Случай на станции «Сокольники»

Десять лет назад я покинул детдом и отправился в армию. Мыслей о том, чтобы поступить в институт у меня не было, ведь я понимал, что мозгов для этого дела у меня не хватает. Учился я плохо, а хорошо умел делать только две вещи – летать в облаках и бесстрашно ходить по обрывам. По этому, как только вернулся из армии, сразу решил устроиться на работу. И ни куда-нибудь там, а на стройку. В прочем и вариантов особых у меня не было. Многие из наших детдомовских ребят трудились на высоте, и это опасное дело привлекало меня. Труд этот не был зазорен. Он был честен и приносил хороший доход. Благо столица наша строится и разрастается во все стороны, обеспечивая таких работяг, как я, средствами к существованию. На стройке я проработал года два, а потом сколотил с друзьями бригаду и стал заниматься промальпом. То, чем мы занимались тогда не казалось нам чем-то опасным или героическим: мы латали швы на панельных многоэтажках, утепляли фасады домов, мыли стекла блестящих высоток. Это была просто обычная, рутинная работа, до тех пор, пока я не встретил Ее. Я стоял в люльке на двенадцатом этаже и возил туда – сюда шваброй вверх и вниз, очищая одно стекло за другим. Люди за ними всеми силами пытались сделать вид, что не замечают меня, хотя мою любопытную физиономию не заметить было просто не возможно. Офис за большими блестящими окнами гудел, словно муравейник, и каждому муравьишке в нем отводилась особая миссия. Я с неподдельным интересом наблюдал за сотрудниками, среди которых выделялся приятный взору профиль девушки, ни на секунду не отрывающейся от монитора компьютера. Я уже не помню, что было надето на ней в тот день, но я отчетливо запомнил ее тонкий прямой нос и пышные губы, смазанные каким-то блестящим розовым блеском, тонкие брови с красивым изгибом и длинные блестящие черные волосы, непослушными локонами, ложащимися на ее тонкие плечи. Она была необычайно хороша, но совершенно недосягаема для меня за этой стеклянной преградой. Я всегда был не особенно робок и порой даже дерзок в обращении с людьми, но при виде девушек часто робел и говорил ерунду. Не зная, что же такого предпринять, чтобы она обратила на меня свое внимание, я решился на очень странный жест и постучал в окно.

– Как голубь? – засмеялся Никита и приподнялся на лавке, – Голубок Олежа! – Он так заливисто засмеялся, что даже сержант Романюк, не питающий слабости к любовным историям, оторвался от бумаг и ухмыльнулся.

– Малявкам слово не давали, – одернул Никиту Олег и продолжил свою занимательную историю.

– Карина, так зовут мою красавицу жену, на секунду отвлеклась и даже вздрогнула при виде меня за стеклом.

– Конечно, такой ночью приснится, в штаны наделать можно, – продолжил язвить Никита, – но рассказчик, будто не слушая его, продолжал. – Она смутилась и подошла к стеклу, я попросил ее приоткрыть форточку. Моя женушка, не колеблясь, сделала это и осведомилась о том, что мне нужно. Я выпалил, что влюбился в нее с первого взгляда, а она раскраснелась, как рак, и, обозвав меня дураком, захлопнула окно с такой силой, что казалось, оно вот-вот разобьется.

– Мне уже начинает нравиться твоя жена, – ухмыльнулся Никита, -смотри, дурачок, я у тебя ее отобью.

– Подожди, мальчонка, не перебивай, – отмахнулась от Никиты сержант Журавлева, – ну что же там было дальше гражданин, как же она в вас влюбилась?

– О, это была очень длинная эпопея. Карина никак не хотела обращать на меня внимание, а фирма, нанявшая нашу бригаду, уже собиралась разорвать с нами контракты из-за того, что я изо дня в день мыл только один участок двенадцатого этажа, тот самый, на котором трудилась моя возлюбленная. Две недели подряд я оставлял в проеме полуоткрытых форточек около ее рабочего стола букет алых роз с запиской: «Самой прекрасной девушке на свете». Каждый день, в хорошую или ужасно гнусную погоду я мусолил это чертово окно, а она за ним краснела, как рак, но упорно делала вид, что не замечает меня. Не смотря на все это, мои букеты неизменно украшали ее рабочий стол, и это значило, что Карина принимает мои странные ухаживания и не отвергает их.