Случай в Москве

Мурин остановился. Остановился как вкопанный и француз. Мурин посмотрел ему в глаза. Карие, с длинными ресницами, они ответили тем же. Зрачки подрагивали. «Боже мой, – подумал Мурин, – всё врут, по глазам нипочем не прочтешь, что за человек: дурной ли, хороший, честный или подлец». Это открытие ужаснуло его. Потому что этому человеку он сейчас собирался вверить свою участь. Но иного выхода Мурин не видел. Финтить и юлить он тоже не желал:

– Связывать вас я не собираюсь. Нянчиться и надзирать за вами тоже не смогу. Я вам не тюремщик. Если надумаете удрать, меня накажут.

Француз не отвел взгляд, тот лишь стал твердым:

– Вас за это расстреляют?

– Не думаю. Скорее всего, меня переведут в другой полк и разжалуют в солдаты.

– Тоже приятного мало.

Француз посмотрел Мурину поверх головы. Потом снова в глаза.

– Не удеру. Даю слово.

– Мурин! – донеслось со стороны палатки, и оба повернули головы. Это был Ельцов.

– Стойте здесь, – велел Мурин французу. – Сразу и проверим, как вы держите слово.

Француз хмыкнул, подобие улыбки промелькнуло по его лицу. Он вскинул и опустил ладони.

Мурин подошел к товарищу. Ельцов топтался на месте, то и дело бросая взгляд на пленного, беспокойно оглядываясь.

– Куда ты его ведешь? Расстрелять приказано? К оврагу ведешь?

– Никуда. В нашей палатке пока поживет.

– В нашей?!

– Да ладно, смотри какой тощий. Поместимся. Лишь бы он во сне не пердел.

Шутка не помогла. У Ельцова дернулось лицо:

– Я не про это.

– А про что?

– Он враг.

Охота шутить у Мурина пропала.

– В данный момент он пленный и безоружный.

– Что это меняет? – шепотом взвизгнул Ельцов.

В глазах у него Мурин заметил огоньки безумия, которое после Бородина взял за правило всем прощать. Но даже и после Бородина ни с кем не желал это разделять, поэтому ответил сухо:

– Ничего не меняет. Ты прав. Честь – всегда честь.

Ельцов вскинулся:

– Честь? Они на нас напали, разорили полстраны. Они… Они… Это, по-твоему, честно, это?

– Это на их совести. А у меня своя есть. И у тебя тоже. – И примирительно добавил: – Ельцов, не сходи с ума.

Но сам видел, что Ельцова уже понесло. Губы его затряслись.

– Я с этой канальей в одной палатке жить не буду!

– Послушай, ты уже спал в одной с ним палатке.

– Не спал! Я глаз не сомкнул. Он враг. Он нас ночью прирежет и будет счастлив.

– Он дал мне слово чести.

Но Ельцов только негодующе взмахнул руками и пошел прочь.

Мурин сделал губами «пр-р-р-р». Этому он научился у Азамата. «Ладно, – решил. – Разберемся как-нибудь». Не в траве же Ельцов ночевать останется. Все-таки не лето.

– Идемте, – позвал он француза.

Тот подошел:

– Ваш товарищ недоволен, что вы меня пригласили к себе?

Мурину не понравилось слово «пригласили», но от бессмысленных споров он устал, заводить еще один – увольте. Мурин отвел полог и показал французу, где его место: наваленное сено было накрыто потертым ковром, и валялась кожаная подушка.

Достал и бросил ему фляжку:

– Вода.

Вынул из-под ковра мешочек. Развязал, вынул сухарь. Осмотрел. Зеленоватый, но в целом еще ничего, особенно если соскрести плесень. Бросил мешок французу:

– Хлеб.

Тот поймал, ухмыльнулся – опять лицо собралось гармошками:

– А зрелища?

В этот раз к улыбке присоединился и взгляд: «Вы славный малый, я тоже», говорил он. «И как вы, из древней истории знаю совсем немножко, только-только, чтобы спрыснуть речь, – мы с вами не какие-нибудь ученые педанты!»

Чтобы не улыбнуться в ответ, Мурин поспешно сунул себе в рот сухарь.

– Вы, гляжу, шутник, – пробормотал он сквозь зубы, нажал на сухарь посильнее, расколол, захрупал.

Казалось, оба дробят во рту камни. Господин Арман задорно глянул исподлобья, остановил молотилку, сдвинул куски сухаря в щеки, которые натянулись, как у бобра:

– Что ж теперь, рыдать? – снова захрумкал, захрустел. Подтянул к себе флягу, воздел, как бокал, подмигнул, поднес ко рту.

Зрелища не заставили себя долго ждать.

Глава 3

Ельцова он нашел возле лошадей. Солдаты задавали корм. Ельцов делал вид, что полностью поглощен созерцанием: должно быть, заметил Мурина еще издалека. Мурин встал рядом и тоже стал смотреть. Никто не хотел начинать разговор первым. Мурин понял, что это придется сделать ему.

– А ты бы как хотел?

Ельцов покосился:

– Что как?

– Ну иди тогда сам его и расстреляй.

У Ельцова дернулась нижняя губа.

– Вот-вот, – заметил Мурин. – Потому что ты добрый малый.

– Ненавижу слово «добрый». С некоторых пор.

Ельцов сорвал сухую травинку. Венчик ее напоминал гусарский султан. Принялся не глядя стегать себя по ноге.

– Я тоже ненавижу, – согласился Мурин. – Но дела это не меняет. Лучше быть добрым, чем скотиной.

– Куда ты его денешь?

– Есть какие-то обозы с пленными. Я слыхал. Как встретим такой – сдам, и все дела.

Ельцов покачал головой:

– Навесил ты себе камень на шею, Мурин. Помяни мое слово: ты еще об этом пожалеешь.

Он отбросил травинку и зашагал прочь.

Мурин остался смотреть на лошадей. Они губами выбирали из смеси соломы с сеном те клочки, где сена побольше.