Случайная жертва

– Кто бы это ни был, у него большой запас ручных гранат. На этот раз он поджидал ее снаружи, спрятался за мусорными баками. Она вышла во двор, он встал, бросил через забор гранату и скрылся. По-видимому, она успела повернуться, надеясь отбежать. Взрывом ее разбросало в радиусе пятнадцати метров.

– Его кто-нибудь видел?

– Три свидетеля. Все дали совершенно разные описания. Единственное, что нам удалось установить, это что ему лет тридцать и он среднего роста.

Список подозреваемых сузился до двух миллионов человек. Убийца, как пить дать, сидит сейчас дома и дрожит от страха.

– Что с моими людьми?

– Их вчера уволили. Адвокат по фамилии Гендель.

– Ее оставили там одну?

– Нет. Кляйнман прислал своих охранников.

– Двоих русских? Один – здоровенный, а второй еще здоровее?

– Ты их знаешь?

– Это из-за них на мне повязка.

– Хочешь подать заявление?

– Очень смешно.

– Ничуть не смешно, – внезапно разозлился он. – Если ты не заявишь на них, мне через два часа придется их отпустить. А так я смогу продолжить следствие.

Но я его не слушал.

– Они сказали мне одну странную вещь, – вспомнил я. – Якобы Кляйнман велел передать мне, что никогда не причинил бы ей вреда.

– Ты ему веришь?

– Если он собирался ее взорвать, зачем ему было говорить такое?

– Кто знает, о чем думает преступник?

– Я.

Он замолчал. Это была истинная правда. Гордиться особо нечем, но это единственное, в чем я превосхожу Кравица. Я понимаю их образ мыслей. Кляйнман сказал своим людям, что с ней ничего не случится. Он не стал бы сразу после этого взрывать ее на пороге собственного дома. Или стал бы? Голова у меня раскалывалась, в ушах раздавалось непрерывное жужжание, и я решил отложить эти размышления до лучших времен. Судя по всему, Кравиц пришел к тому же выводу, потому что спросил:

– Кто эта девушка?

– Клиентка.

– Симпатичная.

– Да.

– Муж?

– Нет. Она ищет свою сестру-близнеца.

– А что с ней случилось?

– Мы не знаем.

– Хочешь, я посмотрю в базе?

– И сколько мне это будет стоить?

Он попытался сделать вид, что обиделся, но ему это плохо удалось. Через пять минут мы ударили по рукам. Я согласился написать заявление на двух русских.

– У тебя есть три часа, – сказал я. – Потом я забираю заявление.

– А ты что будешь делать эти три часа?

– Спать.

Он понял мой не слишком тонкий намек и удалился. Вернулась Эла, но мне хватило решимости попросить ее оставить меня одного. Я закрыл глаза и постарался дышать ровно и размеренно, но сон не шел. Я думал о Софи. О ее ногах, обхватывающих мой торс, об упругой груди, о том, как перед оргазмом учащалось ее дыхание. Может быть, это были не самые подходящие мысли о женщине, которую только что разорвало на тысячу частей, но таким образом я по-своему с ней прощался.

Чем мой способ хуже других?

10

В два часа дня я вышел из больницы. У меня болели такие части тела, о существовании которых я даже не подозревал, поэтому шагал я очень медленно и первым делом поймал такси. Водитель оглядел меня и заявил, что главная проблема нашей страны – это шайки вооруженных ножами юнцов, которые околачиваются в ночных клубах. Завершив свой пятнадцатиминутный доклад о молодежной преступности, он сообразил, что так и не узнал, что со мной случилось.

– Я работаю в зоопарке, – сказал я. – Разнимал двух жирафов. Обычно они ведут себя очень спокойно, но во время гона слетают с катушек.

После этого объяснения в салоне настала тишина, длившаяся, пока мы не добрались до улицы Мапу. Я пошел домой и кое-как принял душ. Потом сел в «Вольво» и поехал в полицию – забирать свое заявление.

Кравиц ждал меня у входа. На этот раз мы обошлись без нежных дружеских прикосновений. От гнева подбородок у него подрагивал. Мы молча прошествовали по коридору следственного отдела. Я попал сюда только во второй раз, поэтому с любопытством озирался. В те дни, когда я еще носил синий полицейский мундир, следственный отдел сидел в старом здании на улице Дизенгоф. Окна допросных выходили на соседнее здание, и мы вечно боялись, что какой-нибудь ловкий адвокат снимет там комнату и будет нас подслушивать. Теперь же некто, выложив 40 миллионов шекелей, построил на улице Саламе чудище из бетона и стекла, и блюющие наркоманы могут наблюдать в нем свое отражение.

В кабинете Кравица уже сидели: Барракуда из прокуратуры, на сей раз в темно-синей юбке, старый следователь-марокканец Асулин, которого я знал давным-давно, и еще один, помоложе, похожий на чокнутого айтишника в пестрой футболке. Кравиц никому не дал и рта раскрыть.

– Где кассеты? – с порога рявкнул он на меня.

– Какие кассеты? – спросил я.

Ровно через секунду я понял, о чем он. Кравиц направился было к своему креслу, и Барракуда уже сделала шаг в сторону, пропуская его, но он передумал и остался стоять лицом к лицу со мной.

– Я рассказываю тебе о кассетах, – пролаял он, – а сутки спустя они исчезают из хранилища!

Я оторопел и, в свою очередь, разозлился.

– Ты доставал кассеты из сейфа?

Доступ к хранилищу есть у половины отдела. Я легко представил себе, как они устраивают премьерный показ со мной в главной мужской роли. И, хуже того, с Софи – в главной женской.