Случайному гостю

Витя старше меня на восемь месяцев, мы погодки. Для меня это важно. У него бледная кожа, длинный нос, густые, чуть рыжеватые волосы и немного близорукие глаза цвета темного янтаря; еще у Вити круглый год веснушки, он любит слушать радио и «итальянцев». Витя склонен к простудам и «осложнению на ухо». Он читает Майн Рида, перехватывает у меня Томека и не любит Дюму.

Бабушка любит говорить про него: «кармалита»[60] и наблюдать как, начиная с ушей, Витя медленно и разъярённо краснеет. У них с бабушкой общий кумир — Святой Отец. Некогда Витя написал ему одно письмецо…

Я знаю, и думаю, что бабушка знает — Витина судьба темна, но не безрадостна. В его взрослой жизни не будет снежных Вигилий.

— Тот венок, — ведет бабушка ежегодную лекцию. — Же… зелёный оттого, что рассказывает нам о надежде, ни на кого, кроме Бога… да, надежде на новизну, возрождение и жизнь вечную. Хотела бы, чтоб вы то уяснили.

Слово «вечную» снова вызывает к жизни ещё одну льдинку и совсем не нравится мне своим шуршанием.

— Расскажи, нам мама, про свечи, — просит тётя Женя, Витина и Нелина мама.

Тётя Женя — одна из близняшек, старших сестёр моего отца. Она воплощает в семье уют. Тётя Женя полная, высокая, вся такая породистая женщина — с короткой, крашеной хной стрижкой и очень светлыми зелёными глазами. У неё, как и у Вити, круглый год веснушки и, как у другого Вити — моего отца — родинка над верхней губой, в углу рта — «мушка фатальна».

Тётя Женя парикмахер, она всегда волнующе пахнет смесью духов и прочей парфюмерной дребедени, она очень много работает, и я всегда чувствую, как сильно у неё под вечер болят ноги. Тётя Женя неплохо шьёт и ловко управляется с, как это называет бабушка, «дэкорумом». Может, например, сшить занавески, лоскутное одеяльце, чехол для «думочки», освежить накат в комнате или перетянуть стулья.

— Да, Геничка, — ласково говорит бабушка. — Ты намазала одножие[61]?

— Конечно мама, спасибо мама, не беспокойся, — рассеянно отвечает тётя Женя, она надевает на венок изготовленный нами с Витей проволочный каркас с веточками и укрепляет в гнездах толстые свечи.

— Свечи! — торжественно произносит бабушка и снимает очки. — Символ света Бога, что явился с рождением Его Сына. Четыре свечи по кругу — то чекание: четыре воскресенья Адвента.

— Чекание, — задумчиво повторяю я. Бабушка надевает очки и вонзает в меня взгляд-мизерикордию.

— Недоладне передразнивать старших, — говорит она. — Сказала — ожидание.

— Да, — отвечаю я, шелестя газетами. — Мы все ожидаем. Неле кое-кто вот-вот позвонит.

Неля, с другой стороны стола, вонзает меня точно такой же взгляд, глазами другого цвета.

— А ты как знаешь? — подозрительно интересуется она.

Я щёлкаю ножницами и говорю, придерживаясь бабушкиных интонаций:

— То есть великая тайна…

Бабушка издает длинный выдох и поддёргивает рукава.

— Лесик, — говорит она. — Запарь нам шиповничку, брось ту прэсу.

— Что, в чашки? — спрашиваю я, мне не хочется слезать с тахты.

Витя находит в горке резаной бумаги слова «первоклассника» и «деревни», протягивает мне и говорит кратко:

— Себе.

— Ну посмотри сам, — говорю я, вертя в руках бумажки. — Первоклассник. Какой с него навар? Одни танчики в голове. И сопли.

— Тогда вот, — не сдается Витя. И протягивает мне «АСУ».

— Это неприлично звучит, — отклоняю его предложение я и удаляюсь к чашкам.

В моей что-то меньше всего похожее на шиповник; подумав, перед тем как влить кипяток, я выбрасываю содержимое чашки в раковину и переполовиниваю содержимое остальных «кухликов» в свою пользу. От чашек валит ароматный пар.

Я возвращаюсь за стол. Меня встречает лента из букв: «ЛЕСиК — первоклассник для деревни палач АСУ».

— Последнее слово — это подпись, — сообщаю я собравшимся. — Древнее, забытое, очень-очень редкое имя — АСУ. Интересно, что оно значит? Или надо читать «Палачасу», — турок что ли какой-то?

— Расскажи, что ты знаешь про свечи? — спрашивает меня бабушка, перебивая смешки над «кармалитой».

— Ну, — говорю я, сминая газеты в комок, — свет от свечей сам по себе символ этого времени года. Зимы.

— Ещё, — говорит бабушка. Тётя Женя встает и приносит всем чашки с отваром. Путь ее отмечают иголки и несколько красных ягодок.

Из чашек пахнет летом. Кроме шиповника там «стволы малины» и «листа поземки[62]».

— Свет напоминает нам, что Иисус — свет миру, что освещает темноту бытия и приносит новизну, жизнь и надежду, — говорю я, вместе со всеми отхлебывая «чайчик». Бабушка внимательно смотрит на меня.

— Так-так, — усмехается она. — Запомнил.

Тётя Женя что-то шепчет ей, прикрывшись ладонью. Бабушка гладит её руку.

— Свечи зажигают для того… — продолжаю я, ощущая краем сознания некоторые недобрые признаки и пытаясь отодвинуть за край залитой светом квартиры и реку, и крылья, и мост.

Неля встаёт, собирает, сначала руками, а затем, уловив бабушкины предостерегающие жесты, специальной щеткой: обрывки, иголки, кусочки, ягоды остролиста и осколки кофейных зерен. С шелестом «щаххх…» все это ссыпается на старенький поднос, а затем в печку — иголки погружаются в ее нутро, издавая писк.