Случайность и необходимость

Животные, причем не только ближайшие к нам на эволюционной шкале, несомненно, обладают мозгом, способным не только сохранять фрагменты информации, но и ассоциировать и преобразовывать их, а также выдавать результат этих операций в форме индивидуального поведения, однако – и это важно – не в форме, позволяющей передавать другой особи первоначальную, личную ассоциацию или трансформацию. Человеческий язык, напротив, выполняет эту функцию без труда; по определению он может считаться родившимся в тот день, когда творческие комбинации – новые ассоциации, возникшие у одного человека – перестали погибать вместе с ним, будучи переданы другим людям.

В настоящее время не сохранилось ни одного примитивного языка: во всех расах нашего уникального современного вида этот символический инструмент достиг примерно одинакового уровня сложности и коммуникативной эффективности. Более того, согласно Хомскому, лежащая в основе структура – «форма» всех человеческих языков – одинакова. Уникальные функции, которые одновременно представляет и делает возможными язык, очевидно, связаны со значительным развитием центральной нервной системы у Homo sapiens; развитием, которое, если уж на то пошло, составляет его наиболее отличительную анатомическую особенность.

Исходя из того, что нам известно о самых отдаленных предках человека, можно утверждать, что его эволюция была связана прежде всего с прогрессивным развитием черепа, а следовательно, и мозга. Для этого потребовалось более двух миллионов лет направленного, устойчивого давления отбора. Это давление, по всей вероятности, было очень сильным, ибо с точки зрения эволюции два миллиона лет – относительно короткий промежуток времени, и специфическим, поскольку мы не наблюдаем ничего подобного ни в одной другой линии: емкость черепа современных высших обезьян едва ли больше, чем у их предков, живших несколько миллионов лет назад.

Между эволюцией центральной нервной системы человека и эволюцией уникального поведения, которое его характеризует, не могло не существовать прямой связи, сделавшей язык не только продуктом, но и одним из начальных условий этой эволюции.

Наиболее правдоподобная гипотеза, на мой взгляд, состоит в том, что, появившись очень рано в нашей линии, рудиментарная символическая коммуникация, благодаря совершенно новым возможностям, которые она открывала, представляла собой один из тех начальных «выборов», которые определяют будущее вида, ибо порождают новое давление отбора. Этот отбор, должно быть, благоприятствовал развитию самой языковой способности и, следовательно, развитию мозга. Я считаю, что в пользу этой гипотезы имеются весомые аргументы.

Самые ранние гоминиды, известные нам сегодня – австралопитеки, которых Леруа-Гуран справедливо предпочитает называть «австралантропами», – уже обладали характеристиками, отличающими человека от его ближайших родственников Pongidae (то есть человекообразных обезьян). Австралантропам было свойственно прямохождение, связанное не только со специализацией стопы, но и с многочисленными мышечными и скелетными изменениями, особенно позвоночника и положения черепа по отношению к нему. За исключением гиббона все антропоиды передвигаются на четырех конечностях; считается, что скорость эволюции человека чрезвычайно возросла, когда, приняв вертикальное положение, он перестал использовать руки для ходьбы и тем самым освободил их для других целей. Без сомнения, это событие, произошедшее еще до появления австралантропов, имело важнейшее значение: оно позволило нашим предкам стать охотниками, способными использовать две передние конечности, не переставая при этом идти или бежать.

Однако емкость черепа этих примитивных гоминидов ненамного превышала таковую у шимпанзе, и была чуть меньше, чем у гориллы. Возможности мозга, безусловно, не пропорциональны его весу, но его вес, несомненно, накладывает ограничения на интеллект, а потому Homo sapiens, разумеется, мог появиться только за счет развития черепа.

Установлено, что, хотя мозг зинджантропа весил не больше мозга гориллы, он тем не менее был способен на подвиги, недоступные Pongidae: зинджантроп изготовлял орудия труда. Правда, они были настолько примитивны, что их можно счесть артефактами исключительно благодаря повторению очень грубых форм, обнаруженных в непосредственной близости от некоторых ископаемых останков. При необходимости крупные обезьяны используют естественные «орудия» – камни или ветви деревьев, – но не производят ничего, что можно было бы сравнить с артефактами, изготовленными в соответствии с узнаваемой нормой.