Таким образом, зинджантропа следует считать очень примитивным
Данную гипотезу отнюдь не опровергает тот факт, что мозг австралантропа был очень скромных размеров. Недавние эксперименты с молодыми шимпанзе показывают: хотя высшие обезьяны не способны овладеть устной речью, они могут ассимилировать и использовать некоторые элементы языка жестов, разработанного для глухонемых[56]
. Следовательно, есть все основания полагать, что приобретение способности к устной символической речи было обусловлено некоторыми – необязательно очень сложными – нейрофизиологическими модификациями у животного, которое на этой стадии было не разумнее современного шимпанзе.Впрочем, очевидно, что возникший язык, каким бы примитивным он ни был, неизбежно должен был значительно повысить ценность интеллекта для выживания и тем самым создать в пользу развития мозга мощное направленное давление отбора, которое не мог испытать на себе ни один бессловесный вид. С возникновением системы символической коммуникации индивиды или, вернее, группы, наиболее приспособленные к ее использованию, приобрели над другими выраженное преимущество. Это преимущество в разы превосходило преимущество, которое аналогичное превосходство интеллекта дало бы виду, не владеющему речью. Мы также видим, что давление отбора, порожденное речью, должно было направить эволюцию центральной нервной системы в направлении особого типа интеллекта: интеллекта, наиболее склонного использовать эту специфическую функцию, богатую безграничными возможностями.
Данная гипотеза казалась бы не более чем привлекательной и разумной, если бы не была подкреплена определенными лингвистическими данными. Изучение овладения речью у детей самым убедительным образом показывает, что этот процесс, кажущийся нам чудом, по самой своей природе отличается от упорядоченного обучения системе формальных правил[57]
. Ребенок не заучивает никаких правил и не стремится подражать речи взрослых. Скорее можно сказать, что он берет из нее все, что ему подходит, на каждом этапе своего речевого развития. В самом начале (где-то между четырнадцатью и восемнадцатью месяцами) ребенок владеет десятком слов, которые он использует по отдельности, никогда не связывая их даже посредством подражания. Позже он начнет комбинировать два, три и более слов, в соответствии с синтаксисом, который опять же не является простым повторением или копированием того, что он слышит от взрослых. Этот процесс, по всей видимости, универсален, и его хронология одинакова для всех языков. Легкость, с которой через два-три года (т. е. в возрасте трех-четырех лет) ребенок овладевает речью, взрослому наблюдателю кажется поистине невероятной.Все это, несомненно, должно отражать эмбриологический, эпигенетический процесс, в ходе которого развиваются нейронные структуры, лежащие в основе языковых функций. Данное предположение подтверждается наблюдениями за афазиями травматического происхождения. Чем младше ребенок, у которого возникают эти афазии, тем быстрее и полнее они регрессируют. Однако если повреждения возникают при приближении половой зрелости или позже, нарушение становится необратимым. Другие исследования подтверждают, что существует так называемый критический возраст для самопроизвольного овладения речью. Как всем известно, изучение иностранного языка во взрослом возрасте требует решительных и систематических усилий, однако его статус практически всегда остается ниже статуса родного языка, приобретенного спонтанно.
Как показывают анатомические данные, первоначальное овладение речью действительно связано с процессом эпигенетического развития. Известно, что созревание мозга продолжается после рождения, но прекращается с наступлением половой зрелости. В этот период происходит значительное расширение и усиление сети взаимосвязей между корковыми нейронами. В течение первых двух лет данный процесс протекает крайне быстро, а затем замедляется. Судя по результатам анатомических исследований, он прекращается с наступлением половой зрелости и, следовательно, совпадает с «критическим периодом», в течение которого возможно первоначальное овладение языком[58]
.