Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами

Выйдя в 1939 году из тюрьмы, Леонард Хауэлл собрал средства для покупки нескольких сотен акров земли на самом высоком ямайском холме, хотя в известной степени это и выходило за рамки теологии и теории. Основанная им Вершина (37) стала центром попыток растафарианцев воссоздать заново Новый Свет. В новую обитель, с которой открывался головокружительный вид, перебрались семьсот его последователей, учредив что-то вроде альтернативного общества, свободного от любого влияния Вавилона. Предвкушая, что все их земные потребности будут удовлетворены, некоторые уничтожили все свое имущество перед тем, как отправиться в путь через вереницу холмов, дабы стать ближе к небу.

По словам самого Хауэлла, обитатели этой Вершины, посвященной эфиопскому божеству, старались жить «подлинно общественной жизнью» под предводительством харизматичного апостола, которого многие считали воплощением самого Хайле Селассие. Выращивали маниоку, бананы, батат, фасоль, местный горох и священную траву, с которой впоследствии стало неизменно ассоциироваться растафарианство. По случаю очередной годовщины коронации устраивали пост. Разводили кур, пасли коз и изобретали сложные методы извлечения пользы из ничего. Даже мастерили скрипки из виноградных лоз и ветвей дуба. «Это был настоящий рай», – вспоминал сын Хауэлла Билл, проведший на Вершине детство.

Но утопии всегда угрожают властям, хотя само стремление колонизировать все уголки земного шара, по своей сути, может быть только утопическим. Выращивание марихуаны предоставляло колониальной полиции удобный предлог для частых разрушительных рейдов и массовых арестов. В июле 1941 года, перед одним из таких набегов, Леонард Хауэлл в предрассветный час увидел вещий сон, послуживший предупреждением, и к моменту прибытия стражей порядка переоделся старухой и лично принял участие в охоте на самого себя. Говорили, что в тот день в тюрьму Спаниш-Тауна бросили семьдесят два человека – по числу наций, представители которых когда-то съехались на коронацию. В тюрьму отправили своих гонцов все державы мира.

К концу 1950-х годов колониальное правительство Ямайки признало существование проблемы. Сдержать идею было уже нельзя, она захватывала остров не хуже лесного пожара. Растафарианство раздробилось на бесчисленное количество группировок, обителей и сект (38) – от хауэллистов и ниабингистов до Бобо Ашанти, духовного ордена, во главе которого встал принц Эммануэль, пророк с тюрбаном на голове. Поколение молодых, выросшее в трущобах Тренч-Тауна и объединившееся в ассоциацию «Вера чернокожей молодежи», носило длинные гривы черных нечесаных волос, явно бросая вызов колониальным нормам цивилизованности. Ни одно слово не обладало такой гаммой значений, как dread: так называли копну спутанных волос, им же обозначали ужас и страх, но также благоговение и бесстрашие в борьбе за свободу, чувство долга и обязательства, налагаемые верой. Брат Вато, один из руководителей «Веры», впоследствии вспоминал: «Меня называли по-настоящему грозным и страшным» [3] (39). Быть дредом означало требовать черной, запрещаемой веками идентичности и повергать в трепет империалистов, прибегая с этой целью к посредничеству Хайле Селассие.

Дредов не только преследовала полиция, но их считал опасными преступниками и активно презирал ямайский средний класс, многие представители которого слыли благочестивыми прихожанами и не имели ничего против стабильного британского правления. «Растафари дураки!» [4] – кричали люди, считая их отсталыми, порочными богохульниками. В 1944 году Ямайка добилась единого для всех совершеннолетних избирательного права. С появлением новой элиты, состоявшей из политиков разных рас, во главе которых выступил Александр Бенджамин, у всех возникло стойкое ощущение, что остров наконец движется к прогрессу. Но для растафарианцев это было банальной иллюзией, фантазией о креольском мультикультурализме, маскировавшей собой сохранение власти белых через черное меньшинство, которое, по выражению ямайского философа Сильвии Уинтер, жило в «миазмах заимствованных верований».