Ничего не произошло. Я засопела, вывернула руку за спиной, скособочилась, достала кончиками пальцев крючок. Зар-раза…
Холодные влажные пальцы легли на мои, направили. Застежки послушались. Я, обмирая от страха, повернула голову.
Она повела круглыми плечами, лица за вуалью я снова не видела, но мигом узнала эти плечи.
— Добрый вечер.
Она, неслышно ступая и оставляя на ковре мокрые следы, снова зашла мне за спину, продолжила расстегивать платье, и своевольная фурнитура ее слушалась.
— Вы что, так и шли за мною от самых источников?
— Нет, — проговорила она мелодично у меня в голове. — Я там. И здесь. Проси. — Она провела пальцем по моему хребту. Меня пробрала дрожь. — Вели.
Я поежилась, увернулась от ее прикосновения. С подола ее натекала на ковер лужа, а вокруг сгущался зеленоватый мрак, как там, под водой.
Я прижала лиф к груди, чтобы платье не соскользнуло с меня под тяжестью юбок, пролепетала:
— Вы… зачем вы за мной шли? Почему явились сейчас?
Из мокрого пятна под ее ногами поднялись черные щупальца, затрепетали вокруг, как актинии.
— Мало кому доводилось, — ответила она. — Никто не приходил с чистым сердцем. Тебе же удалось. Я служу тебе теперь.
— Как? Зачем? — спросила я, чувствуя, что понимание происходящего утекает из меня с каждой секундой быстрее, чем вода из дамы.
Вуаль колыхнулась, словно утопленница тяжело выдохнула.
— Найти источник и пожалеть его хозяйку, — сказала она, пошла рябью и на миг превратилась в лису с синеватым мехом. — Не попросить ничего для себя. Тогда поработишь. Все слышали эти сказки. Не все умели следовать.
— Я не слышала, — сказала я отчаянно. — Я не местная…
— Приказывай. Я в твоей воле.
Я, цепляясь за платье и путаясь в нем, села на кровать кое-как. Ссутулилась, подобрала ноги, потому что лужа ползла уже под меня.
— Не хочу никому приказывать. Никого порабощать, — проговорила я устало. — Сколько можно. Везде эти Мастера несчастные, везде рабы. Я тут еще буду… Я правда не знала, что… так получится. С вами. Извините, пожалуйста. — Я подняла голову. Дама подставляла ладони щупальцам, которые тыкались в них, как собаки носами. — Я не слышала этих сказок.
Хотя сэр Эвин что-то такое рассказывал, или Полла…
— Поэтому я тебя не убила, — сказала дама. Я на всякий случай отодвинулась на кровати дальше. — Быть любезным нужно искренне, а не выгоды ради. Я решила, что заберу себе всякого, кто попытается заковать меня в цепи хоть волшбой, хоть хитростью. Их много было. — Она махнула рукой. Из пола выросла безглазая голова. Я взвизгнула, засучила ногами, и голова убралась обратно. — Ты другая. Я хотела оставить тебя себе. Но ты другая.
— Значит, мне повезло, — опасливо улыбнулась я. Везучее я существо, оказывается, кто бы мог подумать, что незнание местного фольклора пригодится больше, чем знание.
— Проси.
— Не хочу, — сказала я. Подумала, что стесняться утопленницы нечего, встала, сбросила платье, подняла, кинула на кресло, чтобы не мокло. Разгребла одеяло, достала из-под него нижнюю рубашку. Стало гораздо лучше. — Во-первых, боюсь, вдруг вы решите, что я корыстна. Во-вторых, идите с миром. — Я усмехнулась. — Локальная отмена рабства и личной зависимости.
А потом я вспомнила. Маг Ове. Почему я, собственно, позвала, и почему дух источника явился. Для чего. Раскрыла рот, чтобы сказать: подождите. Есть одно…
Расщепление духа. Ага. Нужно было узнать у него поподробнее, но что-то мне подсказывает, что думаю я правильно. Жертвоприношение. Но если это не свободный (мужчина, титульной национальности) — то это можно.
Я снова забралась с ногами на кровать, закрыла лицо руками. Я хочу домой… я хочу домой… почему билет туда так дорого стоит?
Не спросишь же ее: вы, случаем, не хотели бы расщепиться, чтобы я вернулась к центральному отоплению и круглосуточным универсамам? Эту даму утопил завистливый хрен, а потом черт знает сколько лет донимали просители, желающие к тому же заполучить ее рабыней. А тут я.
Щупальца наползали на кровать и трогали меня за ноги. Я сжалась в комок, только что заметила, что всхлипываю.
— Я хочу домой…
— Это дальше, чем я могу достать, — сказала женщина, с плеском вылилась на пол и собралась у самой кровати. — Живые могут. Я — более нет. Раньше могла, о, раньше я все могла! Но духов держат цепи, неведомые живым.
— А мертвых оживлять? Все еще не можете?
Щупальца свернулись кольцами, словно на них плеснули кипятку. Дама сказала с шумом воды: нет. Все еще нет.
— Ну так идите с миром. А я как-нибудь… — Я утерла лицо, мысленно уже выпрашивая у девушек еще того средства вокруг глаз.
Дама никуда не делась.
— Я не вольна сама рвать узы. Ужели бы я тогда являлась на зов тех, кто меня обхитрил?
— Но я ведь вас отпускаю…
Дама вдруг очень человеческим движением поправила лиф на полной груди. Я вздохнула про себя.
— Идите же, — прошептала я. — Пожалуйста.