Случайные люди (СИ)

Еще минуту, и я попрошу ее, потому что это мой последний шанс, и мочи уже нету, решение так близко, а тут еще она… предлагается… Нет, нет, не могу так, буду всю жизнь сама себе противна, а потом, чего доброго, смирюсь, и это будет еще противнее. Я мало что умею и могу, не делаю больших дел, но я хотя бы стараюсь не портить жизнь другим. Не хочу начинать.

Уже начала, муторной болью занялась над бровью ехидная мысль. Уже распоряжаешься жизнью и смертью тех, кто тебе доверился.

Не хочу, прошептала я под нос. Вслух сказала:

— Идите, пожалуйста.

Дама развела руки, щупальца встрепенулись, заползли по ее платью вверх, обернули руки браслетами, расплылись в воздухе чернильными кляксами. А через секунду, словно капля туши в стакане, расплылась и она. Я упала на бок, подтянула колени к груди и захныкала. Я так устала… я совсем одна… я хочу домой…

Девицы скреблись в дверь, их шуршание подпитывало начавшуюся головную боль. В конце концов я рявкнула, заскулила, потому что отдалось в лоб, а девицы притихли, но только на минуту. Я, держась за лоб, сползла с кровати, поджимая ноги на мокром ковре, впустила их.

Они не стали спрашивать, что тут произошло, хотя глаза сделались большие и любопытные. Пара девиц свернула ковер и уволокла, а третья ушла за ними и скоро вернулась с небольшой чашечкой, от которой свежо пахло какой-то травой. Я опрокинула, как стопку горячительного, закашлялась от горечи, прилегла, как советовали, и с удивлением заметила, что головная боль затухает.

— Мастер просил передать, что рад вам услужить, — сказала девица, которая стояла надо мною, словно боялась, что я опять ее вышлю вон.

Мастер… ч-черт побери. Я села на кровати.

— Да. Отлично. Это его зелье?

Девица доложила, что Мастер представлений — большой знаток всяческих составов для утешения хворей, и может даже простую воду заговорить так, чтобы принесла облегчение.

Да, Мастера это умеют, подумала я. Полезные всякие зелья.

Полезные зелья. Гм.

Девушки в который раз остались недовольны, когда я велела им одеть меня и сопроводить. Как же это. Самой прийти… не можно. Неприлично. Они говорили так каждый раз. Я послушно вертелась спиной и боком, пока они подтягивали ленточки корсета, и гладко врала, что в моих краях очень даже можно, и это даже приличнее, чем если бы джентльмен являлся к даме по своему желанию. Хотя почему врала… дома мне никто не запрещал позвонить "Я сейчас буду" и прихватить по дороге что-нибудь вкусное. Люди становятся мягче и пушистее, когда скормишь им что-нибудь вкусное.

Вкусного не было. Был сосуд, который морозил мне ладонь. Девицы вежливо не обратили на него внимания, зато не переставали говорить, что заходить на воинскую половину дамам вместно только по очень важным делам… да и не всем дамам.

Они явно очень хотели (но мешал местный этикет) возразить, когда я у порога отослала их вон и сказала, что обратно найду дорогу сама, и тогда, когда решу. Надо выучить их имена, а то и туфли подадут, и завтрак, а я принимаю, как будто так и надо… отплатить нечем вот только. Серьги и кулон давно сгинули в чужих руках, а туфель здесь таких не носят, какие лежат в моем все еще не разобранном до конце мешке.

Я проводила девушек глазами, позавидовала, как ловко и грациозно они ходят в платьях, и вздрогнула, когда за спиной открылась дверь. Сэр Эвин долго меня разглядывал, пока я не оттерла его плечом с дороги. Сосуд прятался в кошельке "для женских мелочей" на поясе и холодил сквозь корсет.

— Леди… что вас… м… привело так поздно? Доброго вам вечера.

Мне страшно быть одной сегодня. Потому что, если я буду одна сегодня, я сорвусь в башню к Ове, и скормлю его заклятьям мою внезапную попутчицу, которая мне ничего не должна, а тем более — таких жертв. Ночами особенно тоскливо и хочется домой. Особенно когда лежишь одна, а от мебели и одеяла веет странными запахами, все вокруг чужое, и знаешь, что проснешься — а воздух и люди так чужими и остались.

— Поговорите со мною, — сказала я. Подумала: и держите крепко, чтоб не наделала ничего, о чем буду жалеть. И так о многом жалею… — Мне одиноко здесь.

Сэр Эвин снова высунулся в дверь и зычно крикнул. Скоро у нас было вино, хлеб и какая-то масса, которую нужно было класть на хлеб шматами.

— Сколько звезд нынче, — сказала я, старательно глядя в окно. — Приоткройте ставни? Такая ведь красота.

Сэр Эвин поднялся, загремел запором, а я капнула в его питье из сосуда. По поверхности расползлась толстая, как будто жирная пленка, я поболтала кубок, нервно оглядываясь на рыцаря. Ну же, растворяйся же ты, скотина!..

— Верно, леди, — сказал сэр Эвин, облокотившись на подоконник. — Нынче ночью видно Загонщиков, — он показал, а я все равно не видела со своего места. — Созвездие предвещает перемены.

— К лучшему?

Сэр Эвин высунулся в узкое окно почти по пояс, шумно дышал.

— Неизвестно. Просто перемены. Но именно во время перемен тому, кто праведен, приходит награда, а злодеев настигает воздаяние.

А мне всегда казалось, что перемены и смута — это когда нет никакого порядка, и тот, кто половчее и понаглее, чем остальные, срывает в неразберихе куш.