— А то я не знаю, — всхлипнула я, утерлась, попыталась зачерпнуть ладонями окружающее пространство, но это была не вода, хотя и колебалась и делала движения тугими. — Здесь чужая, где-то своя.
— Ты понадобилась Лесу, — пропел цветок. — Лес простирает корни глубоко… глубже, чем я могу достать.
Я вздохнула, обхватила колени. Цветок колебался, словно на ветру, то собирал, то распускал тяжкие лепестки, словно кто-то снимал его целый день и ночь, а потом пустил ускоренную запись. Я залюбовалась. Спросила снова:
— Кто вы? Очень красиво делаете.
— Смертные любили мои чудеса, — пропело дно подо мной.
— А теперь не любят?
Пространство задрожало, мрак свернулся тугими спиралями, звеня. Я не сразу поняла, что это смех.
— Теперь они боятся, но желают, как и прежде, и это их губит. — Цветок обернул листья вокруг стебля. — Я забираю их к себе.
— И что потом делаете? — поинтересовалась я. Так приятно было снова говорить, что не хотелось останавливаться, каким бы бредовым ни был предмет беседы.
Мрак прянул назад, показал опутанных водорослями людей, зеленые лица были неподвижны, и только вращались глаза. Они враз уставились на меня. Я поежилась. Сказала вежливо:
— Веселая, должно быть, компания.
Цветок вспыхнул, теперь передо мной колыхалось лиловое пламя.
— Они получили то, что заслужили! — загудело пламя. — Они приходят, как раньше, жадные, и думают, что могут просить, но получат только то, на что обрекли меня саму.
— Утопили?
Пламя вспыхнуло ярко, ослепив на секунду, и погасло. Я испугалась, что осталась тут одна, но, раздвинув ладонями темноту, ко мне вышла женщина в расшитом платье, сложила на шелках полные руки. Лицо закрывала вуаль, но декольте и плечи были видны, округлые, зеленоватые, очень гладкие.
— Меня многие любили, — сказала женщина мелодично. — Любил сам король. Один из его генералов завидовал, что он слушает моего совета. Я отказалась ворожить для него, и генерал не стерпел. — Она махнула рукой, мрак выплюнул на ил зеленое тело, оно упало ничком. Женщина наступила ему на голову. — Теперь он водит армии пескарей. Он оказался жаден, пришел через несколько лет к источнику — просить.
— Вот сволочь, — сказала я искренне.
Тело под ее ногой копошилось. Я отползла подальше. Женщина пнула его, и мрак протянул щупальца, всосал тело в себя. Я успела заметить роскошные черные усы над раскрытым, как у идиота, ртом.
— Проси, — сказала женщина. — Ты ведь пришла просить. Вы все приходите для этого.
— Вовсе нет, — покачала я головой. — Я правда просто стирала. А вы… не можете теперь выбраться отсюда?
Женщина съежилась, платье опало и скоро растворилось дымком, а под ним лежала собака, сложив на лапы длинную морду. Вздохнула громко и безотрадно, как умеют только обиженные несправедливо домашние звери.
— Жалко, — сказала я. — Правда. Есть же на свете мерзавцы!
— Проси, — проскулила собака, перекатилась на бок и на спину, снова на бок и стала лисой.
— Вы можете поднимать мертвых?
Лиса тявкнула, закричала, почти как человек. Я никогда не думала, что лисы звучат именно так.
— Я могу многое, но не все в моей власти. Особенно в Лесу.
Я тронула царапины на груди. Они почти зажили, я ждала, пока корочка отвалится сама, а то начнешь срывать — останутся пятна. Серьги я теперь прятала в мешок, на самое дно, они тоже мамины, как и кулон. Был. Мне ничего не нужно особенного, кроме некоторых вещей для души.
— Когда я попала сюда, там была дорога, — сказала я. — По ней шли люди, кажется, бежали откуда-то. Так вот, пусть они дойдут, куда направлялись, и ничего с ними по дороге не случится. И чтобы еды всем хватило, особенно детям. Или они уже добрались?
Лиса села, обвила лапы толстым хвостом, зажмурилась, морда сделалась веселая.
— Никто не умрет, — тявкнула она. — И не будет голодать. Война их не тронет в дороге.
Я выдохнула. Ну вот и все… прости, паренек и все ребята того холма, для вас уже поздно. Как противно мочь не все… не мочь ничего, в моем случае. Только просить.
— Спасибо, — сказала я.
Лиса взвилась с места в воздух, схватила рыбешку и тут же съела, только захрустели плавники. Я поднялась на ноги.
— Вы были очень щедры, — сказала я. Лиса дергала большими плюшевыми ушами, я сдерживалась, чтобы не погладить рыжую шкурку. — Я могу отплатить? Или…
Или уже все, и она оставит меня тут в качестве платы, как все эти зеленые полутрупы.
— Иди, — пропела лиса, широко раскрыв пасть с острыми зубами. Вода пела вместе с ней, громче и громче, звук дрожал на коже и в костях. — Иди и ступай осторожно. Смерть не ходит за тобой, но ты ходишь за смертью.
Я хотела переспросить, но мрак набросился, поглотил лису, а потом и меня. Я отмахивалась от него, ударилась предплечьем, потом коленями, покатилась, закашлялась. Приподнялась на локтях.