Торговец оглядел меня и неуверенно, словно не решил еще, как реагировать, ответил:
— Товар всегда найдет того, для кого цена будет в самый раз.
— А правду ли говорят, милостивый государь, что еще недавно цена была втрое ниже?
— Верно, — буркнул староста. — Как из-за проклятущих отродий тут перестали ездить с торговлей, так каждый думает, что если смелый — может заломить любую цену. Так вот не получится, не получится у тебя, скаредник! Жиреть на нашей беде хочешь?!
— Если не надо, добрые люди, я уеду, — сказал торговец, поглаживая мешок на повозке, — но все-таки я вижу, есть тут те, которым требуется мой товар. Подходи, не бойся!
Я попросила у сэра Эвина мешок, зарылась. Вытащила сверток, развернула на ладони, показала серьги старосте.
— Сколько хлеба можно выменять на это? Это настоящее золото.
Кольцо селян тут же сжалось, всем было интересно. Староста пригладил бороду, назвал какую-то меру, я не узнала слова, но сэр Эвин одобрительно хмыкнул, поэтому я поверила. Обернулась к торговцу.
— Так вот, милостивый государь, сейчас вы отпустите нам именно столько, сколько сказал сударь. Ясно? Ни мерой меньше, сволочь вы и спекулянт. А ну слушать внимательно! Ни мерой меньше. А то вот он, — я ткнула пальцем в сэра Эвина, — убедит вас, что обманывать нехорошо. И наживаться на голодающих. И успокойте своих мальчиков, — предупредила я, когда вооруженные ребята ступили вперед, — вы ничего не сможете против сэра рыцаря.
Сэр Эвин сделал зверскую физиономию. Ребята переглянулись, один занес дубинку — и она тут же полетела в придорожные кусты. Сэр Эвин вернул руку на рукоять меча. Ребята помялись, как собаки, когда не знают, кинуться или бежать — и отступили. Руки с оружия не убрали, но все равно это было хорошо, потому что гражданин торговец мотал головой в поисках поддержки, не находил, и скоро сдался.
Хлеб оказался не тем хлебом, на какой я рассчитывала, а на несколько технологических операций моложе буханки. Селяне растащили зерно быстро, а куда нам с сэром Эвином девать свою долю, было непонятно. К счастью, староста пригласил с собою в селение, а когда мы выяснили, что до него топать и топать и отклонили приглашение, послал вихрастого юнца бегом, и тот вернулся довольно быстро. Принес нам в дорогу сухарей, несколько клубней и даже кармашек соли. За это мы вручили старосте не нужное нам зерно.
— А звать-то вас как, госпожа, и вас, сэр рыцарь?
Сэр Эвин предупреждающе коснулся моего локтя.
— Это неважно, добрый сударь.
— А за чье ж здравьичко нам тогда молиться?
— Помолитесь за упокой государя Готефрета, — сказал сэр Эвин и пошел по тропе. Я поклонилась, прижимая кулек со съестным к груди, и поспешила за ним.
Когда мы отошли, торговец осмелел, и в спину нам полетели проклятья. Сэр Эвин обернулся. Проклятья стихли, и торговец с вооруженными ребятами сделали вид, что увлечены закреплением мешков на повозке.
— Это можно есть сырым? — я показала сэру Эвину овощ, похожий на морковку, только зеленовато-желтый.
— Можно, — сказал сэр Эвин. Я тут же вгрызлась. Рыцарь снова обернулся через плечо. — Это были очень дорогие украшения. Красивые. Вам их не жаль?
— Очень жаль, — призналась я, жуя. — Поэтому я стараюсь не думать. Что сделано, то сделано, верно?
Сэр Эвин, чуть погодя, кивнул.
Серьги были мамины. И больше при себе у меня ничего ее не было. Так что, если я никогда отсюда не выберусь, так и не останется ничего — ее. Я почувствовала, что в груди сгущается муторно-зеленое, как тина, сожаление, и сказала себе не думать. Не думать. Уже все.
— Вы ведь не благородного рождения… леди?
Я чуть не подавилась местной морковкой. Ну теперь-то что такое? Что ни день, то сложности. Я думала, на эту неделю с меня хватит.
— Почему вы так решили?
— У того, кто рос беспечно и богато, не бывает такой ярости к тем, кто притесняет слабых.
— Господа тоже бывают щедры, — сказала я осторожно.
— Может быть. Но искренняя злость — только у тех, кто бывал беден и бессилен.
Я задумалась, что отвечать. Да, я как увидела, что этот товарищ, который, судя по ряшке, очень хорошо жрет, хочет нажиться на людях, которым скоро будет нечего терять, так глаза застила злоба. Ненавижу, когда несправедливы к тем, кто не может ответить. Но неужели это было по мне заметно?
— У нашей семьи бывали трудные времена, — сказала я, не больно-то покривив душой.
— Я понимаю, леди. У меня тоже… бывали.
У нас голод, конечно, другой, и трудные времена — другие. Тут вон деревнями люд вырезают, а женщин уволакивают — и явно не для того, чтобы одеть в парчу, дать денег и отпустить на волю. Тут голодают — прямо до смерти. Селяне были тощие, хотя живут, казалось бы, на земле, а земля всегда что-нибудь родит. Сыра не дали и молока… бабушка рассказывала, что скотину берегут, но когда прижмет — все равно съедают. Потому что хочется жить.
Тут это "хочется жить" каждый день. Я недавно в этом мире и видела только малую часть, но уже… хочется жить, и все для этого сделаешь. Трудные времена. Я потрогала кинжал в ножнах, покусала губу.