Она взялась за ручку двери, и Букреев, стараясь еще хоть немного задержать ее, сказал:
— От такого начальника сбежишь!..
— Так те двое — по беременности, — слабо улыбнулась она. — А от вас никогда не сбегали?
— По беременности — никогда, — сказал Букреев.
Мария Викторовна снова улыбнулась, теперь уже охотнее, снова стала такой же, как всегда, приветливой и мягкой, и тогда Букреев решился:
— А вы... присели бы. Поостыть надо.
Какой, однако, он щедрый сегодня... Удачно выстрелил, приз, наверно, получит — и все, и уже достаточно, и ничего больше не надо... Нет, неужели же только поэтому?
— Дел полно, Юрий Дмитриевич... — Она взглянула на часы, прошла к столу и села в кресло напротив Букреева.
Он с такой благодарностью посмотрел на нее, что Мария Викторовна даже опешила. И обрадовалась, и смутилась этой своей радости, боясь, что он заметит ее.
— Вас можно поздравить, Юрий Дмитриевич?
— С чем?
— Как — с чем?! С отличной, говорят, атакой...
— С этим можно, — согласился Букреев.
«А с чем же нельзя?» — Она это не произнесла вслух, только вопросительно взглянула на него, но он сразу понял, обрадовался, что понял ее и без слов, и так же, лишь глазами, ответил: «А больше и ни с чем нельзя».
«Надо же, чтобы так... чтобы так все случилось», — думал Букреев растерянно. Он ни разу не сказал еще себе, что же именно случилось, не позволял даже и подойти к этому хотя бы в мыслях, а может, и не мог подойти, не понимал с достаточной определенностью, что же все-таки произошло такое; но что оно уже произошло с ним, он чувствовал, и знал только, совершенно отчетливо знал, что это не связано, не будет связано ни с чем таким — необременительно приятным, ни с какой легкостью в его жизни.
— Что бы вам мужчиной родиться, а? — спросил Букреев и вздохнул.
Она рассмеялась:
— Зачем?
«Зачем, зачем... А чтобы мне было сейчас легче!» — вдруг подумал он.
— Нужны мне такие кадры на лодку, — сказал Букреев.
— Хорошо, Юрий Дмитриевич, я подумаю...
— Ладно уж, оставайтесь как есть. Так даже... — Он спохватился. — Так, знаете, тоже неплохо.
Если бы это у него был хотя бы стиль такой... Да нет, просто так сказал... И ничего больше? Совсем ничего?
— Юрий Дмитриевич... Вот когда вы ухаживали когда-то, неужели нежности говорили?!
— Что ж, по-вашему, я только корабельный устав знаю?
— Я так не думаю, но... Мне кажется, за таких жены должны быть все-таки спокойны.
— За каких это? — спросил Букреев. Что-то не нравилась ему такая ее уверенность в нем.
— Не знаю, — улыбнулась она и пожала плечами. — За таких, и все.
«Интересно, что ему жена обо мне говорила?» — подумала Мария Викторовна.
— А вас, говорят, в бассейне плавать учат? — спросил Букреев, и она даже не очень удивилась, что тут же и ответ получила. Но для него-то самого — для него это так важно?
— Неспособная я ученица, Юрий Дмитриевич, — сказала она. — Никаких успехов.
Если просто так спросил — она ему просто так и ответила, а если это важно ему — тогда должен понять: ни-ка-ких успехов.
«У Володина, что ли?» — Букреев чуть вопросительно взглянул на нее и понял: у Володина. И обрадовался. И уже теперь себе удивился, что как же он иначе мог считать, как же у нее — иначе-то могло быть!..
«А может, не стоило так успокаивать его?» — подумала Мария Викторовна.
— А офицеры у вас хорошие, — сказала она.
Букреев чуть поднял брови, — какая связь тут? — потом усмехнулся:
— Не жалуюсь. Приятно, когда твои офицеры нравятся начальству и женщинам.
«Вот, кажется, и обиделся, — подумала она. — Но это же хорошо, что обиделся?»
— Много еще работы осталось? — поинтересовался Букреев.
— Дня на два — и домой... Надоела уже?
— Ну, что вы!.. Командование вам даже признательно.
«Два дня... — думал он. — Два дня, а все время о такой чепухе говорим!..»
— Командование? — удивилась Мария Викторовна. — За что?
Букреев улыбнулся:
— Офицеры стали регулярно бриться!
— Не все, Юрий Дмитриевич.
— Неужели устоял кто-нибудь?!
— Вы.
Он растерянно провел рукой по щеке.
— Хм-м... Действительно... Но кто-то же на корабле все-таки должен устоять?
— И на эту роль вы решили себя назначить?
— Командиру всегда должно выпадать самое трудное, — объяснил Букреев.
Сначала он чувствовал только досаду, что никак они не выберутся из этих ничего не значащих разговоров, из разговоров ни о чем, а теперь он уже просто злился: на себя — потому что не она же должна что-то менять, а он; на нее — потому что не мог понять до сих пор, как же она-то сама к этому относится, ко всему их разговору. То есть, вернее, к нему — как?
Была бы поглупее — тогда хоть что-то бы понял уже...
— Вам бы чуть поглупее быть, Мария Викторовна... — Получилось почти мечтательно, и Букреев смутился немного.
— И что бы тогда? — смеясь, но все-таки удивленно спросила Мария Викторовна. Положительно не могла она предвидеть следующего его поворота, не могла уследить...
— Но вам же нельзя — поглупее? — с сожалением спросил он. — Работа пострадает...
Пора, кажется, уходить, раз он уже о работе напомнил... И ничего-то он не понимает!..
— Ого! — взглянула она на часы. — Мне и действительно пора... Засиделась...