Случайные жизни

“Шнырь”, дежурный по бараку в зоне, – услужливый “мужик”, в тюрьме обычно низкая, но не позорная масть. Это “шестерка”, обслуживающий “воров” персонал. Некоторые из них пробиваются в “двигающиеся”, обычно “став на дорогу” или еще каким-то образом принося пользу “общему делу”. В большой камере их обычно несколько – этакие незаметные Иваны Денисовичи, на них, собственно, и держится тюремный быт.

Мужик – опора вóра, гласит тюремная мудрость. И вправду так.

Дядя Вася был главный “положенец” в Томской транзитке: старый вор, то ли русский, то ли украинец с Северного Кавказа, он “чалился” уже лет тридцать, побывав за это время на свободе совокупно не больше двух лет. Казалось, не было в СССР тюрьмы или зоны, про которую Дядя Вася не мог бы рассказать в деталях, с историческими подробностями, с именами отбывавших там “авторитетов” и фамилиями “кумовей”, и слушать его было интересно: живая энциклопедия ГУЛАГа. На прогулку он, как и многие бывалые арестанты, никогда не ходил, считая свежий воздух пагубным для здоровья. “Конегон” постоянно приносил ему почту с просьбой советов и мнений по сложившимся в других камерах ситуациям, и, внимательно, шевеля губами, прочитав послание, Дядя Вася звал или меня, или молодого “двигающегося” блатного по кличке Паша Духан писать ответную “маляву”.

Его советы отличались краткостью и категоричностью мнения. Помню, ему прислали запрос относительно одного “фуфлыжника”; ответ Дяди Васи, продиктованный мне, состоял из трех слов: “Хуем не наказывать”, то есть не насиловать, не опускать в “петухи”. Зелик часто шептался – “тёр” – с ним о всяких важных воровских делах, завесив одеялом свою “шконку”, на которой они сидели, и мы видели только клубящийся под потолком дым от их курева, пытаясь угадать в его причудливых клубах темы секретных бесед.

Он жаловался, что сидел себе спокойно на “особняке” где-то на Севере и собирался сидеть там до самой смерти.

– Зона хорошая, сытная, я – пенсионер, меня с работой не мучили, да я и не работал никогда, – рассказывал мне Дядя Вася, занимаясь своим любимым делом – раскладываньем пасьянса. Работать он, ясное дело, не работал, потому что настоящий “вор” не может работать “по понятиям”. – Когда “локалки” ввели, жизнь попортилась, но нам “локалки” – не помеха: все одно из отряда в отряд ходили. Вокруг тайга, зелено, вышел на лавочку у барака – сижу курю. Я про ссылку эту и думать забыл.

Он действительно забыл, что по последнему сроку ему к его пятнадцати “навесили” еще пять ссылки, поскольку не собирался выходить из зоны: был убежден, что в течение срока “закроют” еще лет на десять – всегда найдется за что. Когда срок подходил к концу и ему напомнили про ссылку, Дядя Вася “перетёр” с “хозяином”, попросив того оставить его в зоне, оформив при бане или еще как, но “хозяин” отказался, потому что наступило новое время и “андроповцы” зорко следили за соблюдением закона. И Дядя Вася нехотя “пошел” в ссылку.

Ко мне Дядя Вася относился без особого любопытства, раза два поговорив со мной о порядках в Лефортове, которые он, впрочем, знал не хуже меня. Он вообще знал все, что можно было знать о тюрьмах и лагерях, а также слыл большим знатоком Уголовного кодекса, часто толкуя ту или иную его статью со знанием юридических подробностей, которому позавидовали бы лучшие советские адвокаты. Он зорко следил за соблюдением “черного хода” в транзитке, иногда посылая Русика навести порядок. Впрочем, “хата” жила тихо, и никто из более низкопоставленных блатных не понтовался, потому что один недовольный взгляд Зелика мгновенно прекращал все разборки, случавшиеся в основном из-за скученной жизни в камере или картежных споров.

Я много читал и слышал о якобы существующей нелюбви блатных к политическим. Ни разу ни в тюрьме, ни на лесоповале никто из блатных не упрекнул меня в нелояльности советской власти и не высказал недружелюбия по этому поводу. Уголовники часто не понимали сути и причин моей противоправной деятельности, но никто из них не защищал родную власть. Наоборот, они относились к советскому режиму как к тяжелому ярму сродни фашистской оккупации. Вроде как коммунисты пришли на их воровскую родину и теперь “гнобят пацанов”.

“Хата” наша жила спокойно, сытно, и не чувствовалось в ней привычной для транзитной тюрьмы тревожности – ожидания этапа и связанных с ним забот. Зэка в транзитке жили, словно собирались сидеть здесь век, устраивая свой быт надолго. Я не мог этого понять и на шестой день поинтересовался, когда пойдет следующий этап в Асиновский район.

– Тебя в Асиновский, на повал, поди? – спросил всезнающий Дядя Вася.

Я подтвердил.

– Ну так сиди не горюй, жируй здесь, – посоветовал Дядя Вася. – В мае поедешь.

В мае? Стоял декабрь, и снег за окном валил не переставая. Почему мне сидеть здесь до мая – целых полгода?

– А чего не раньше? – осторожно поинтересовался я, стараясь не задать глупый вопрос, что сразу бы выдало мою неопытность.

– А как тебя зимой повезут? – дивясь моему невежеству, спросил Дядя Вася. – Река-то уж давно встала.

Голодовка