Слуга Божий

Но для меня еще ничего не закончилось. Осталось незавершенным дело с Кнаппе. Я знал: толстяк мясник не простит мне того, что его любимая вместо свадебной кареты поедет на черной телеге, да еще прямиком на костер. Наверняка будет зол за все те ночи, когда мог бы толстым потным брюхом наваливаться на ее миленькое тельце. И кто знает, насколько далеко зайдет в своей злопамятности? Старая пословица гласит, что наилучшая оборона — это нападение. И поверьте, что хотя нападать я охоты не имел, однако знал: иначе могу просто погибнуть. Может, поступлю подло, но ведь пока я жив — у меня есть надежда что-то изменить. Именно поэтому всю дорогу назад в Хез-хезрон я напряженно думал, как можно решить дело так, чтобы все закончилось хорошо. И наконец, что (учитывая мой острый ум и смекалку) было совсем не удивительно, нашел подходящее решение.

* * *

В Хезе наше прибытие вызвало фурор. Как я и надеялся, узниками тотчас занялся Инквизиториум, и, тоже согласно моим ожиданиям, на следующий день Его Преосвященство епископ Хез-хезрона поручил ведение дела именно вашему нижайшему слуге. Я оставался новичком в городе, это правда, но большее значение имел тот факт, что у меня была собственная концессия. Братья Инквизиториума — а нескольких из них я знал довольно хорошо — приняли меня без зависти. При нашей профессии важна солидарность. Слишком много волков норовит растерзать стадо Божье — так что следует нам держаться друг друга.

Во время напряженного следствия работа в Инквизиториуме — особенно если помнить о допросах — не является ни легкой, ни приятной. День начинается с мессы в шесть утра и общего завтрака с инквизиторами, которые ведут другие дела. Далее — медитация и молитва, и лишь потом начинаются следственные действия. Я не любил такую жизнь, ибо ваш нижайший слуга — лишь человек, отягощенный многочисленными слабостями. Люблю пить до поздней ночи и просыпаться поздним утром, люблю хорошо поесть и люблю дома платных утех. Но сила человека состоит в том, чтобы, когда нужно, превозмогать собственные слабости и посвящать себя Делу. Каким бы оно ни было.

Первой я проведал прекрасную Элию. Прекрасной она уже не была. Порванное платье, спутанные, окровавленные волосы, выбитые зубы, распухший на пол-лица нос и щека, напоминающая гнилой персик. Зеркальца в келье не было, но я принес его с собой. Маленькое зеркальце в скромной деревянной оправе. Когда разглядела свое отражение, швырнула им в стену и расплакалась. Но это пока что был не тот плач, на который я рассчитывал. Пока что плакала от ненависти и бешенства. Поверьте мне: еще придет время, когда станет плакать от раскаяния. Уселся перед ней на принесенный хмурым одноглазым стражником табурет.

— Элия, — сказал я ласково. — Нам нужно поговорить.

Она что-то пробормотала в ответ, а потом подняла голову.

На опухшем лице был виден единственный, блестящий глаз. Полный ненависти.

— Заберу тебя с собой, Маддердин, — сказала сдавленно. — Уж поверь, заберу тебя с собой.

Значит, по-прежнему была в плену иллюзий. Откуда у нее эта вера? Или думала, что спасут ее родовитость, деньги, братья или, может, влияние Кнаппе? Что бы там ни думала — ошибалась. Тело ее было просто поленом, которое сгорит в очищающем огне. Смотрел на нее и размышлял: как это возможно, чтобы еще недавно я ее вожделел? Конечно, по-прежнему была красива — или, точнее, могла снова стать красивой через несколько десятков дней, когда затянутся раны и сойдет опухоль. Но, так или иначе, была уже мертва, я же, в отличие от Первого, не испытываю тяги к мертвым либо умирающим женщинам.

Я подозвал стражника и повелел провести ее в допросный зал. В небольшой комнатке, выложенной темно-красным кирпичом, стояли стол и четыре кресла. Для меня, секретаря, медика и, если будет необходимо, второго инквизитора. Подле северной стены в огромном очаге светились уголья. Но самой важиой деталью этого зала были инструменты. Деревянное ложе с железными скобами, веревками и коловоротом. Свешивающийся с потолка крюк. Железные сапоги с винтами. На столике подле очага — комплект орудий. Щипцы и клещи, чтобы рвать тело, сверла и пилы, чтобы дырявить и пилить кости, семихвостый бич, унизанный железными шариками. Ничего особенного и ничего слишком сложного. Но обычно уже одного их вида хватало, чтобы пробудить в сердцах грешников трепет. Так случилось и с Элией Коллер. Осмотрелась, и от лица ее отлила кровь. Я глядел на нее с удовлетворением профессора, который убедился: из нового ученика будет толк.

Стражник растянул ее на ложе и защелкнул на руках и ногах железные скобы. Я отослал его прочь одним взглядом и закрыл дверь.

— Теперь мы можем говорить спокойно, — сказал я. — По существу и без нервов или угроз. Нужно ли тебе объяснять, каким образом эти инструменты действуют?

Она не ответила, но я и не надеялся на ответ. Лежала, уткнувшись левой щекой в грубо сработанные доски ложа. Смотрела на меня здоровым глазом.