Слуга Божий

Потом я старательно привязал ему руки и ноги, да затянул ремень на шее, чтобы он проходил через спинку. Морис Моссель теперь не мог двинуть ни рукой, ни ногой, ни головой. Я проверил, хорошо ли засунут кляп. Позднее я высек огонь и зажёг масляную лампу, стоящую на столе. Также я перенёс на стол мой саквояж, чтобы он видел, что находится внутри, когда я его открою.

— Я фокусник и у меня тут волшебный ящик, дружище Морис, — сказал я тихонько, но сердечно. — Хочешь посмотреть, что в нём?

Он вглядывался в меня вытаращенными глазами. Верил ли он всё ещё, что сохранит жизнь? Я вставил ключ в замок и повернул его. Потом поднял крышку. Я всё время поглядывал на его лицо и видел, как его зрачки становятся всё больше и больше.

— Прекрасные инструменты, правда? — спросил я. — Это такой походный набор инквизитора, который я позволил себе присвоить в тирианской Инквизиции. Я не хочу, чтобы ты, дружище Морис, думал, будто то, что я сделаю, сделаю из чувства мести или из горячего желания отплатить той же монетой. Я также не наврежу тебе в бессмысленном гневе, поскольку Писание гласит: «Всякий человек должен быть нескорым на гнев, ибо гнев мужа не творит правды Божией»[130].

Он смотрел на меня и пытался что-то сказать, но кляп надёжно заткнул ему рот. Я вытащил из саквояжа клещи и присмотрелся к ним под лампой. На левой губке заметил бурую полоску засохшей и не вытертой крови.

— Писание гласит: «Всякое наказание сейчас не кажется нам радостью, но печалью; но потом приносит тем, кто его испытал, благословенный урожай справедливости»[131]. Именно это мы вычитали в Писании, дружище Морис, поэтому я нахожусь тут, чтобы дорогой страданий провести тебя к Царству Божиему. И дабы хоть под конец жизни ты смог собрать благословенный урожай, о котором речь.

Я вздохнул и потрепал его по щеке.

— Что ж, — произнёс я. — Пожалуй, приступим к работе. — Я посмотрел в приоткрытые ставни. — Ибо нехорошо, если рассвет застанет нас здесь, прежде чем закончим…

В глазах Бога

Око не видело, ухо не слышало, и в сердце человеческое не пришло, что приготовил Бог тем, кто ему сопротивляется.[132]

Святой Павел

Скамья была узкой и неудобной. Я сидел на ней уже несколько часов, а проходящие мимо слуги и придворные епископа при виде меня издевательски усмехались. Они могли себе это позволить. Покровительство Герсарда, епископа Хез-хезрона было наилучшей гарантией безнаказанности и безопасности. Но я, Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства не привык к такому отношению. Поэтому я сидел мрачный, как грозовая туча. Мне хотелось есть и пить. Мне хотелось спать. Я точно не хотел ожидать здесь аудиенции, я также не хотел видеть епископа, ибо ничего хорошего от него мне ждать не приходилось. Говорят, у Герсарда вчера был приступ подагры, а когда его мучили боли, он был способен на всё. Например на то, чтобы отобрать у меня лицензию, которая и так висела на волоске с тех пор, как я допросил не того человека, которого следовало. В конце концов, это не моя вина, что в мире существуют двойники. Или, по крайней мере, люди очень похожие друг на друга. Вот только кузен графа Верфена, к сожалению, не пережил допроса. И у меня теперь могли быть проблемы. Если у меня отберут лицензию, мир вдруг станет очень опасным местом. Так уж сложилось, что у инквизиторов обычно больше врагов, чем друзей. Конечно, меня бы покинул и Ангел-Хранитель, а жизнь без Ангела трудно себе представить. Хотя, между нами говоря, столь же трудно себе представить жизнь под защитой Ангела. Но я не только её представлял, но и за все эти годы успел к ней привыкнуть.

Наконец подошёл какой-то холёный поп, расточающий вокруг себя аромат дорогих духов, и посмотрел на меня свысока.

— Маддердин? — спросил он. — Инквизитор?

— Да, — ответил я.

— Его Преосвященство ждёт. Двигайся же, приятель!

Я проглотил оскорбление и только постарался запомнить это наглое лицо. Даст Бог, встретимся при более благоприятных обстоятельствах. Даже епископские слуги могут со временем попасть в наши мрачные камеры. И поверьте мне, там они теряют даже намёк на презрение к сидящему напротив них инквизитору. Я встал и вошёл в покои епископа. Герсард сидел, склонившись над документами. Его правая рука была вся в бинтах, что означало — приступ подагры не был, к сожалению, сплетней.

— Маддердин, — произнёс он таким тоном, будто это было ругательством, — почему ты, собственно, ещё жив, негодяй?

Он поднял взгляд. По глазам было видно, что он, похоже, немного выпил. Лицо его было обсыпано аллергическими пятнами. Выходит, дело хуже, чем я предполагал.

— Верный слуга Вашего Преосвященства, — произнёс я, низко кланяясь.