Слуга господина доктора

Федора развенчали, и он женился вторым браком на Авдотье Евдокимовне, мещанке ума невеликого и крепкого. Она пережила всех своих детей и падчерицу и умерла вовсе недавно - доживши до невозможности, перевалив за сто двадцать лет, до последнего часу пребывая в своем уме – невеликом и крепком. По молодости она была ровно добра к Лёле Потапенко-Ечеистовой, будущей моей бабке ОФ.

Лёля была натура слезливая, меланхоличная, с детства не шаловливая и тихая. На ее памяти она лишь однажды подралась с сестрами – из-за денег, в Великий четверг. Взрослые ушли в церковь, и детвора забралась в девичью играть в дурня по копейке. Тут, конечно, старшие стали жулить, меньшие плакать, потом все передрались, средняя сестра Варвара сорвала из божницы икону и с миротворческим “Блажен муж...” получила в глаз от робкой Лёли. Нянька не знала, как унять всеобщие слезы, и умней ничего придумать не смогла, как нарядиться в саван и изобразить из себя покойницу. Дети, правда, притихли в ужасе, в каковом всю компанию застали родители по возвращении от плащаницы. Лёлю наказали, не столько за отчаянный ее удар, сколько за непочтение к святому образу. Авдотья Евдокитмовна была баба темная и церковная. По всей вероятности, от этого дня Лёля стала атеисткой, каковой далее весь век жила и умерла в годах весьма преклонных.

Семнадцати лет Почетная гражданка О.Ф. Потапенко-Ечеистова поступила в Московский университет по педагогическому классу. Тогда была мода на психоанализ и ОФ ночами сидела в детских приютах, напиясь кофе, и записывала случайные слова, сказанные чадами во сне. На третьем курсе она выступала с докладом перед широкой публикой, где, в частности, присутствовал и сам Ардалионский. Гений подошел после и сделал лишь вопрос: “Вы, в самом деле, в эту ерунду верите?” ОФ задумалась, впервые, быть может, за студенческие годы, и призналась, что, пожалуй, не очень. “У меня есть для вас дело поинтересней”, – сказало педагогическое светило. Не дожидаясь конца семестра, бабка перевелась на Высшие женские курсы во вновьотстроенном шедевре архитектора Соловьева, – говоря на понятном Тебе языке – в будущий МПГУ им. Ленина, спустя семьдесят лет оконченный мной к славе этого заведения.

Там ОФ застала революция. Вот уж – дело странное – про революцию бабка ничего не рассказывала. По-моему, ей это было вовсе не интересно. Может быть, она ее и не заметила даже.

Отец умер, мачеха Авдотья Евдокимовна с детьми Володей и Варварой перебралась в Москву, сестра Надежда осталась в Саратове. По протекции Герье, который педагогическим сердцем очень любил бабку, она стала работать поначалу воспитателем в одном достойном заведении, а в годы зрелые вошла в должность директора детского сада при Наркомате обороны.

Из рассказов бабки я представлял себе сад Наркомата чем-то вроде Эдема, исполненного львов, тельцов, орлов и ангелов. ОФ не была натурой одаренной ярко, но она была многосторонне образована. По ее плану разбили парк с экзотическими растениями – бабка увлекалась селекцией, водила знакомство с небезызвестными своему времени биологами. Она же, имевшая некоторые способности к ваянию, сделала несколько скульптурных этюдов анималистического свойства. Был выписан скульптор, который перевел бабкину пластику в бронзу – парк украсили слоны, пингвины и жеребята. Известно, что сад этот и по сию пору еще жив, цветы выродились, но пингвины, слоны и жеребята стоят как живые. Этот сад находится на Комиссаржевской. Вот почему мне, так гордому бабушкой ОФ, никогда не приходило на ум съездить туда?

Брошенная матерью, ОФ никогда особенно не занималась собственными детьми и толком не знала, что с ними делать. Мать в безобразных ссорах кричала: “Я росла как сорная трава!” И бабка патетически отзывалась: “У меня никогда не было дочери. Я должна была согласиться на аборт”. В общем-то, бабка, правда, не желала рожать мать. Но она потеряла сына, и очень хотела, чтобы родился мальчик. Дядя Андрей обещал стать сверхталантливым ребенком, возможно, гением. В полгода он уже самостоятельно сидел, в восемь месяцев пытался говорить, в год – рисовал, а в полтора умер. На моей памяти бабка никогда не заговаривала о нем, как и о муже, Леониде. У нее была заслуживающая восхищения способность хоронить воспоминания.

Как я уже говорил, ОФ не обнаруживала экстраординарных способностей. В большой жизни она была существом робким, боязливым, любила сплетничать по маленькому, скопидомничала, не позволяла есть зараз все яблоки, а выдавала по одному трижды в день, ограничивала потребление сметаны до ложки в первое. Она была образцовой хозяйкой и не представляла себе мир без супа. В мои ранние годы каждую пенсию она возила меня в Дом игрушки и покупала мне подарок по своему усмотрению . Ей хотелось, чтобы я был отличником, в дальнейшем – инженером или военным. Она выучила меня по своей методе читать и писать в пять лет. Она читала мне вслух Некрасова и Фета.