Слуга господина доктора

Делать было почти нечего, оставался НЗ: здесь, на Коломенской, жила Браверман. Я, сознаться, не очень хотел к Браверман. Мне не с чего было ждать, что она понравится Дане. Браверман шумная, орастая, выраженно еврейская, скорее остроязыкая, чем остроумная, скорее болтающая, чем слушающая. Если представить, что Браверман – не Браверман вовсе, а так, одна из многочисленных шумных теток, а я – вовсе не я, а посторонний к ней человек, то она могла бы быть названа вполне типической особой. Таких много – распространенная порода. В юности веселая и бестолковая девица, по мнению семейных клуш – развязная; в зрелые годы – мамашка-хлопотунья. Ничего особенного.

Единственно что выделяет Бра из всех женщин моего окружения, так это что я с ней – с ней только, единственной – был дважды в жизни счастлив на всю голову.

Мы познакомились восемнадцати лет, на втором курсе. Хабаров ставил тогда один из жутких филологических капустников. Знаешь сам уровень университетской самодеятельности. Как на праздниках Комиссаржевского училища господа актеры все больше любят писать p оe sie , так у нас обожали ломать комедии, не имея к тому ни малейшей склонности. Хабаров дрался за искусство не щадя живота. Опору он находил только во мне – студийная закваска. Одна из актерок поразила меня шумной бестолковостью. Это была Бра или “Тусик”, как прозвали ее с моего языка. На исходе второго курса я перевелся к ней в группу, где, впрочем, училась и влюбленная в меня бедная Чючя и безызвестная мне на ту пору Зухра. По лету я, мой друг Миша Кучуков, Бра, Чючя и еще с сорок филологических девушек выехали в диалектологическую экспедицию. На постой мы остановились в школе при деревне Марфин брод{15}. Девочек расположили в спортивном зале. Нам с Мишей выделили комнату физрука, куда без размышлений перебрались особо приближенные дамы. С первого же дня мы с Браверман определили, что собирать диалектизмы на тему пчеловодства и птицеводства, как хотел того университет, затея дохлая, и решено было отдыхать. Генеральная команда на первый день была “лежать, лениться”, что мы и делали. Ввечеру купались в Московском море, хохотали над каждой былинкой, над грибом, резвились, как маленькие. Позади была историческая грамматика, русская литература первой трети XIX века, впереди – еще несколько лет юности. Поутру мы пошли прямиком на пляж, распределив обязанности. Браверман, как самая изобретательная, придумывала устаревшие слова, Чючя – литературный контекст, а я – биографии лже-старух.

– Пишите, – говорила разморенная Браверман, раскинув толстые прямые ноги, – “бестолковка”.

– А что это такое? – спрашивала Чючя, – Тусик, ну хотя бы приблизительно.

– Не знаю.

– Тусенька, ну напрягись...

– Я сказала, не знаю.

– Может, это курица такая? Ну, молодая такая курица, неопытная совсем. “Раскрылась дверь, и в кукаретню вошла бестолковка”?

– Не в “кукаретню”, а в курятню, – отрезала в ее сторону Бра.

– Тогда уж в “курятник”, – отрывался я от грызения карандаша. – Вот, послушай: “Сызмальства Мария Лазаревна увлекалась пчеловодством и птицеводством. Старая женщина рассказывала, как трогательны были ее первые впечатления от встречи с небогатым животным миром родного края...”

– Не пиши “Лазаревна”, не выпендряйся, – говорила Бра из-под газеты, скрывая от солнца лицо, – пиши “Ивановна”, а то очень по-жидовски.

Порешив две-три поселянки, мы оптимистично бежали в сельпо, покупали минеральную воду от гинекологических заболеваний, копеечные консервы, и прятались в комнату физрука. Высчитав детской считалкой, какой банке быть съеденной, мы набивали наши молодые желудки и затевали аттракцион. Бра была кладезем пионерских игр. Для начала мы устроили комнату ужасов: Браверман была Девочкой, которую переехал трамвай, я, разумеется, отправлял роль Секретаря Девочки. Публика была удовлетворена результатом и жаждала продолжения. На следующий день Бра выступила в бенефисной роли Мумии Тутанхамона, я, как догадываешься, был Секретарем Мумии. Все перемазались в зубной пасте – это был глаз египетского царя. Игра “в карету” была не так выразительна по интриге, но запомнилась не меньше. Браверман, слегка поисчерпавшись, припомнила, что в детстве она с соседом Моней Лившицом устраивала из стульев “карету” и там было что-то (что, она не помнила), а потом все дрались подушками. Наскоро ухватив сюжет, я, Влада и Оля Моденова спрятались в засаде, а Браверман с Владой на козлах уселась в карету.

– Стой, кто идет? – кричал я сиплым разбойничьим голосом.

– Это я, богатая принцесса, – пищала Браверман из-под подушек.

– Кошелек или жизнь! – ревел я устрашающе. – Только не говори сгоряча: “У меня ничего нет, я жадина-говядина”!

– У меня ничего нет для вас, злые бандиты, – пищала Бра, копошась в подушках, – кроме моей незапятнанной репутации!

– Ату ее, ребята, – призывал я шайку, – на абордаж!