Слуга господина доктора

Мы бросились на Бру и Владу, запихали их в спальные мешки и уволокли в разбойничий вертеп – кабинет литературы. Там мы надругались над непорочностью, превратив наши жертвы в мужчин – я сжег в совке мусор и сажей нарисовал принцессе и кучерице усы. Потом мы спрятались, а Браверман и Влада, уже в маскулинной ипостаси, бегали за нами, набрав воды в усатый рот, чтобы нас обрызгать.

День за днем прошло полмесяца. К концу этого срока, уже в последнее утро, мы нечаянно поняли, что без перерыва были счастливы. Это было самое долгое счастье в нашей жизни. “Нашей” – я имею в виду, моей и Браверман, потому что остальных мы в расчет не брали. Влюбленная Чючя признавалась, что ей было неуютно. С Мишей Кучуковым потом два года никто из нашей компании словом не обмолвился: выжили его из группы: он перевелся аж на другой поток. И все из-за того, что неловко раздражил нас – он вместо “Кареты” читал эстетику Колриджа. Такие оскорбления смываются только кровью.

И ведь между нами не было, что называется ханжески, “ничего” – мы были целомудренны и чисты. Мы были влюблены друг в друга, тут сомненья нет, но как-то так весело и беззаботно, без ночных ревнивых кошмаров, без страха потерять друг друга, без мучительных раздумий о переменчивом будущем. Любили друг друга до упаду – Мумия и Секретарь. Ведь кому скажешь – засмеют. Спали рядом. Принцесса и Разбойник. Смешно. Мило. Трогательно.

Второе счастье было уже взрослей. Незамутненным счастьем наш отдых в Сочи остался только в воспоминаниях Бра. У меня тогда было – хуже некуда, как мне казалось на тот миг, во всяком случае. Я потерял возлюбленную и друга. Тоска жила в моей груди, по временам мне было словно больно дышать. Бра, не очень внимательная ко всякого рода горю – и слава богу! – придумала ехать в Сочи, “где темные ночи”, – говорила она. Но вот ведь как оно в жизни-то бывает – я всеми силами старался выбраться из тоски, веселил не вполне проницательную и чуткую Бравю, а теперь, так часто слыша о поездке в ее изложении, уже не помню, что я тогда думал, каково мне было тогда, а помню только те потешные истории, что сохранила ее память. Помню официанток – “Торопливую” и “Доброжелательную”, названных в антифразис своему характеру. А свои раздумья о разрыве с Чючей – не помню. Зато помню, как прибоем у меня вымыло зубной протез и я ухитрился найти его в шторм в Черном море. А как я изнывал без моего друга Сережки Малышева – счастлив мой бог! – не помню. Так я пережил второе счастье в жизни, во всяком случае, в воспоминаниях я остаюсь счастлив. Больше чем в две недели и иначе, чем с Браверман я счастлив не был. Во всех иных случаях я, существо душевно запуганное и жалкое, жил больше не счастливым “нынче”, а грядущим разочарованием, рассуждением о конце, мыслями о гнетущем “завтра”. О, я слишком рано прочитал Екклесиаста!

После города Сочи, где темные ночи, наши отношения с Браверман по умолчанию никак не развивались. Я приезжал к ней, мы пили чай в разговорах о прошлом, мы делились новыми влюбленностями, а потом я шел спать в большую комнату, к книгам и картинам покойного дедушки. Вот так мы любили друг друга.

Однажды Тусик рассказывала обо мне очередному возлюбленному, красавцу Майклу – бизнесмену из Лондона. Майкл слушал вдумчиво. Покорный к истории про гробницу фараона, про Девочку, которую переехал трамвай, он спросил лишь: “Если вы так любите друг друга, отчего вы не вместе?” Ни она ни я не задумались над этим вопросом, мы посмеялись и только. Но сейчас у меня есть досуг сделать выводы. Я бы мог ее любить, но Бог спас. Разве по характеру мне любить иначе, чем с надрывом, с трагедией, с шекспировскими монологами? Разве рожден я, разве подобные мне рождены счастливо любить? Чт o я, презренный червь мира сего знаю о любви, кроме того, что отрава это, что беречься ее надо? Да, мне ведома любовь. Но пусть эта тайна погибнет со мной. Не приведи Господь найти талантливого ученика – пусть уж эта зараза сгниет во мне. Достало же у меня души не тянуть Браверман в свои липкие щупальца. И вот – у меня остался неприкосновенный запас радости. Не исключено, никак не исключено, что мы еще окажемся в городе Сочи, где темные ночи, может статься, и будет еще полмесяца счастья в подарок.

Но как все это, о чем я пишу Тебе сейчас, объяснить Дане? Об этом ли он хотел слушать? Смог бы я так смело, как пишу сейчас, рассказать ему тогдашнему, чтобы он поверил? А поверил бы, так зачем? Зачем? Так вот и получается, что Браверман осталась великой ценностью исключительно моей биографии, для прочих же – шумной еврейской теткой, которых много.

Из отчета Натальи Браверман