Слуга господина доктора

Впрочем, мое душевное смятение было бы самонадеянно равнять с душевной паникой студента Стрельникова. Увидев жену, о существовании которой он, движимый смутной, ему самому не отчетливо внятной идеей, вовсе забыл, он растерялся вконец, и, не зная что делать, разинул рот и вытаращил глаза.

– Здравствуйте, – наконец сказал он, потому что был вежливый мальчик.

– Здравствуйте, – сказала жена, неумолимо ожидая продолжения.

Стрельников в ужасе перевел взгляд на меня, чтобы застать во мне лицо сострадательное, но, увы! – беспомощное.

– Данечка, чем я обязан столь внезапному... – залепетал я, чтобы занять время.

– Входите, пожалуйста, – пригласила Марина его в кухню, как долженствовало сделать хозяйке.

– Нет, нет... – испугался Стрельников, превозмогая меру разумного, – у меня сейчас репетиция, я... я только на минуту...

Минута пошла. Дане следовало под подозрительным взглядом супруги обосновать свой визит. Он, поняв негибким умом, что соврать уже не придумает, вопреки себе промямлил:

– Мне просто показалось, что надо зайти... То есть, что нужно... – он замялся, потому что внутренний голос перебил его: “Даня, ты осел!”, - и он, уже смешавшись окончательно, махнув рукой на то, что все пропало, закончил безнадежно: – Мне показалось, что нам надо увидеться.

Мне стало легче дышать. Я спросил, как Даня нашел нашу квартиру, он, ухватившись за тему, довольно связно рассказал, как зашел к Хромцовым и по словесному портрету получил указание. Марина вновь предложила ему войти и он, поняв, что для приватного визита уже пробыл достаточно, тотчас откланялся. Не удивлюсь, если от нашего дома он бежал сломя голову. “Идиот! – твердил он себе на ходу, – Кретин! Болван!”

– Ну что же, сказала Марина, закрыв за ним дверь, – он действительно очень недурен. Жаль, что у него узкие плечи.

– Да, да, – поспешно согласился я, – жаль, жаль. С чего ему вдруг вздумалось нагрянуть? Мы только что виделись.

Внутренне я суетился и трусил на пустом месте, и это было отмечено подозрительной Мариной.

– Любишь ты малолеток, – сказала она, вновь вернувшись к пылесосу. – И о чем вы с ним говорите?

– Да, – отмахнулся я, – присаживаясь на край тумбочки, – о всякой ерунде. Искусство, политика, религия, суета, ловля ветра – все такое, в подростковом вкусе. Конечно, мне льстит его красота. Такой красивый – и со мной.

– Ну что же, – рассудительно сказала Марина, – пусть набирается мозгов. Несмотря на ваши беседы у него был сегодня преглупый вид.

– К сожалению, – ответил я резонерски, – от наших разговоров он не становится умнее, а я красивее. Но удовольствие оба получаем.

Тут я почувствовал себя шакалом и иудой и, разозлившись на себя и на Марину, добавил резко:

– Но согласись, это трогательно.

– Ну да, конечно, – удивленно подняла на меня глаза жена, продолжая распутывать шнур, – это приятно, когда в тебя влюблены. Они все так тебя любят?

– Видимо, да, – сказал я, успокоившись, – просто этот более прочих настойчив в своей симпатии. В конце концов, на его месте мог быть любой другой. Я думаю, они теперь станут часто появляться, будь готова.

– Ну, – улыбнулась Марина, – к этому я уже давно готова. Мне, скорее, удивительно, что они до сих пор задерживались.

– Да? То есть, ты не против? – спросил я простодушно. – Я думал, тебе будет неприятно их обилие.

– Я-то люблю взрослых, постарше себя, и интересных. В Дане, как понимаешь, главное, что у него такие глаза большие, что кожа чистая, а так-то – чем мне он может быть интересен? Это все твое. Но я не против, совсем не против. Приятно будет на него смотреть – вообще-то, мальчик очень в моем вкусе.

– Да... – сказал я, юродствуя, конечно, – а как же я?

– Сеня... – Марина обняла меня за коленки, – ну ты-то лучше всех...

– Да? Я классный?

– Классный.

Беседа закончилась неразборчивым воркованием и поцелуями.

На следующий день, оставив на “Кужке” Даню и Свету Воронцову, я бежал к речному трамвайчику. День был хмурый, но без дождя. Корабликов было два, они стояли у дебаркадера гостиницы “Украина”. Я чаял себя опаздывающим, но кроме меня к назначенному сроку никто не прибыл, и я, одинокий, сел на корме отдышаться. Не представлю, о чем говорили Даня и Света, оставшись одни – последнее время они все больше ссорились, вернее, даже не ссорились, а как-то противно перебрехивались. Вернее, Стрельников находил чем попрекнуть Свету, а та, нимало на него не обиженная, огрызалась. Я относил это к издержкам дурного воспитания обоих и, видимо, уже затянувшегося романа. Конечно, лениво раздумывая о них, я утвердился вновь в своем патрицианстве, как и в том, что потеснил Свету в Данином сердце.