Слуга господина доктора

Мы, только что осторожно повозились, оберегая мой покосившийся нос. Дело происходило в Государственном ботаническом саду им. Цыцына, и хрен его знает, кто такой был этот Цыцын. Идея сожрать промокашку в ботаническом саду принадлежала мне, и Марина, желая сделать приятное нам с Даней, отправила нас на рекогносцировку. Мы шли по платановой аллее, кое-где попадались корявые, старые секвойи, отдельными островками рос изнеможенный бамбук. Разумеется, я ощущал себя Мафусаилом, особенно пройдя к саду короткой дорогой через кладбище, но по привычке врать Стрельникову, сказал (перед тем позаботившись о думающем лице), что на удивление разницы в летах с ним не ощущаю, то есть, отнюдь. Стрельников успокоился, убежденный окончательно в нашем духовном сродстве. Я обозревал запущенный экзотический ландшафт поверх распухшего носа, Даня рассеянно поглядывал сквозь темные очки – те самые пластмассовые уроды, подаренные некогда Робертиной. Я отдал их Дане в минуту раздражения – мы примеряли их перед зеркалом. Надевал я – отражался привычный биологический ублюдок. Примерял Стрельников – он был молод и хорош собой. Вновь я, вдохновившись видом его красоты, нацеплял солнцезащитные стекла – старый мопс, эстетический позор мужского пола. Надевал Стрельников – молод и хорош. Что за удивительные очки! Пришлось расстаться с ними.

Мы попрыгали у загородки японского садика – он был закрыт в тот день. Потом послонялись по аллеям с задушенными сорняком многолетниками. Я разрабатывал маршрут завтрашних прогулок, Стрельников озабоченно смотрел в небо, сгустившееся облаками.

– А если завтра будет дождь, – издалека начинал он, – мы все равно съедим промокашку?

– Нет, – отвечал я с деланной уверенностью, – промокашка хороша в погоду.

– А... – неопределенно тянул Стрельников и тотчас продолжал, – а может, все-таки съедим?

– Знаете что, тогда, пожалуй, без меня, – надувался я, недовольный, что нельзя сожрать промокашку прямо сейчас.

С утра хлынул ливень.

Стрельников прибежал на Арбат, опоздав двумя минутами к назначенному сроку. В глазах его был ужас разочарования, но тут же мы вперегонки стали уверять друг друга, что как пить дать дождь скоро кончится – если он такой сильный, не может же он идти весь день. У Даши восстановилось дыхание и мы пошли к Смоленке за Варечкой.

Явно дождь не собирался заканчиваться. На лужах вздувались пузыри, вода текла по переулку сплошным потоком, едва сдерживаемая бордюрным камнем. Варя, в неизменном пончо на кустодиевских плечах, сообщила, что успела промокнуть ногами. Сад старика Цыцына накрывался, и я неуверенно предложил зоологический музей. Обменявшись серьезными взглядами, все отправили в рот по промокашке, и Стрельников потребовал, чтобы его ссудили двадцатью пятью тысячами на очередные очки – он ничего не желал пропустить из сегодняшнего дня.

Как обычно, на подступах к музею все в четыре глотки принялись орать, что их не берет, что знакомо всякому любителю психоделиков. Музей, как водится, был забит дохлыми шкурками с паклей вместо нутра, отчаянно тянуло нафталином. Я заинтересовался скелетом малого полосатика, потом теткой, которая, невзирая на усугубляющийся нафталин, пила чай с бутербродами. Стрельников, покорный моей инициативе, изучал содержимое китового желудка, Варечка зычно хохотала промежду костей, ступая мокрыми туфлями. Было скучно и действительно “не брало”.

Мы вновь оказались на улице, поливаемые из небесных хлябей, забрели в подворотню театра Маяковского, чтобы составить план. Там, в подворотне, мы минут сорок выбирали, идти ли нам в бар “Русские гвозди” или же по старинке в “Рози О’Гредис”, с тем чтобы как всегда выбрать последний. Потом мы двинулись по Собиновскому переулку, пересекли Новый Арбат и далее пошли к Воздвиженке. Я был об руку с Варей, Даня с Мариной позади нас. И Марина и Даня вполне оживленно о чем-то шутили, кажется, они выдумали какой-то персонаж и сочиняли теперь ему биографию. Я огорченно подумал, что за ними нужен глаз да глаз – лишившись общества признанных остроумцев, Даня и Марина, скупенько одаренные юмором, снижали планку нашей компании. Впрочем, Даня и сам знал за собой, что Насреддин он тот еще, и прибавлял всякий раз, что это семейная черта. Марина, вопреки очевидному, упорствовала в доказательствах своего острословия – ах, никак не убедительно.

Москва была чужая, словно увиденная впервые: едва я увидел “Рози О’Гредис”, как улыбнулся кабачку, словно старому знакомому. Я уже говорил Тебе, что в моей фантазии этот бар существует только под промокашкой. Я был бы удивлен войти в него как-нибудь, и чтобы при этом не качались стены, чтобы лица у людей не были особо розовы, чтобы вечная материя не перетекала за конечной формой предметов.