Слуга господина доктора

Потом Даня звонил по справочной в институт Склифосовского, говорил в трубку растерянно, путаясь. Потом вдруг отвлекся и спросил: “Что я могу для вас сделать?” И я поцеловал его в покорную щеку.

«Мой! Мой! – бесновалась в веселом экстазе душа, – Теперь никуда не денется! Расписался кровью! Должок! Должок!” Я был в полном сознании того, что этот абсурдный день обещает нерасторжимость наших уз.

К институту Склифосовского добирались медленно, недогадливые взять машину. В метро я все больше смотрел на Стрельникова из-под нависшей брови, и он только просил: “Не смотрите так, пожалуйста...” И брал меня за руку. Прячась от взгляда, он ощупывал окровавленные манжеты.

– Как же странно устроен человек, – говорил он со смущенной горестью, – Я ведь сейчас думаю, отстирается рубашка или нет...

– Отстирается, – отзывался я христиански, – если в холодной воде.

– Да я не о том...

В “Склифе” приняли неохотно.

– Чем били? – спрашивала дама-травматолог, как могло казаться, равнодушно, на самом же деле неприязненно.

– Кулаком, – отвечал я скромно.

– Кулаком? – дама не доверяла.

– Да, вот этим, – я потянул Стрельникова за рукав и предъявил орудие. Юный кровопроливец потупился.

– И сколько раз?

– Один, – сказал я так же кротко и услужливо, словно не стоял окровавленный, а сообщал о свинке в анамнезе.

Женщина опять не поверила.

– С одного раза и нос и бровь?

Мы с Даней оба заволновались, что врач, чего доброго, решит, будто мы подрались, а это была совсем не правда, но она, перебив бессвязицу наших оправданий, констатировала:

– Пахнет алкоголем. Про алкоголь писать?

Это был частный случай вымогательства, но я тогда подумал, что мы ее растрогали, и она к нам добра. Потом меня повели на рентген и в операционную. Стрельников просился со мной, но его не пустили, и он остался один, предаваться раздумьям экзистенциального свойства. Мне наложили три шва и перевязали. Я с недремлющей во мне куртуазностью многословно предложил пятьдесят тысяч за услуги, и мзда была воспринята тут же, без слова благодарности.

Обратно ехали на такси. Дане выплатили накануне маленькую неустойку, отказавшись от его услуг в рекламе (почему – я не могу представить себе, на мои глаза он был обречен оказаться в рекламе), кроме того, он занял некрупную сумму из бабушкиной пенсии – на джинсы, по-моему. Но уж какие там джинсы!.. На Смоленке Стрельников завел меня в грузинский магазин и принудил выбрать любой алкоголь, желательно подороже, даже просто дорогой.

– Мне кажется, глоток джина смог бы меня утешить... – пропищал я, уже войдя в амплуа дамы с камелиями. Бровь не болела.

Стрельников купил джину и тоника, чипсов, оливок еще каких-то кулинарных штучек, только чтобы избавиться от денег, столь заботливо экономленных им с утра. Мы засели на Арбате, говорили о непредсказуемости человеческой натуры, абсурдности бытия и прочих глупостях, но больше вздыхали и влюбленно смотрели друг другу в глаза – я в его огромные, обресниченные, с ярким белком, похожие на смальту, он – в мой лихорадочный глаз, вполовину прикрытый пластырем. Уже за вечер, втемне, позвонила Марина из гостей, и попросила себя встретить. Я простонал, что вряд ли на это способен, но ради нее готов и на большее. Марина восприняла мои слова как шутку, но я, рассердившись, сказал что-то еще более жалостное, скорчив Стрельникову рожу, и Молли заволновалась. Я с гордостью пояснил, что схватил на Арбате в репу (только что) за то... за то, что я еврей. Мне показалось, что это придумано гениально, тем паче, что я похож на еврея. Разумеется, если бы Стрельников не вступился, я бы, верно, вовсе уж никогда более не встречал Маришу у Смоленки, но Стрельников бился как лев, разрозненные и жалкие останки обидчиков до сих пор валяются на улице, если их, конечно, не присыпали опилками.

Перед выходом я достал коробку театрального грима и нарисовал Стрельникову весьма правдоподобный фингал и ссадину на шее, себя же обезобразил в духе иллюстраций к учебнику криминалистики. Дожидаясь Молли, мы перебратались со всеми маргиналами Смоленки, нас звали выпить, стреляли: “Закурить, браток”; околоточные из пятого участка смотрели на нас не тая заботы, мы вернулись в задорное, но какое-то деликатно-нежное состояние, и уже вновь выкручивали друг другу пальцы, но со смешным опасением сделать больно – так, покрутим, покрутим, и оставим. А потом убирали руки и начинали смотреть в разные стороны.

– Вот вы не хотели верить, что мной бесы крутят, – вернулся к начальному разговору Стрельников, выдыхая еловый запах джина, – ведь это же все сегодня неспроста. Я уверен, что это Наташа... не без нее во всяком случае... Вот...