Слуга господина доктора

(Автор продолжает) Означенная Мамихина, уже бегло отмеченная на страницах моей рукописи, входила в круг “цвета нашей молодежи”. Понятие “цвет молодежи” ввела в обиход Варечка, обозначив им линзу, полученную при пересечении моей и Марининой компании. Нет сомнения, Мамихина удовлетворяла всем качествам “цвета”, то есть была цинична, болтлива, влюбчива, склонна к авантюрам и пустому просиживанию в кухнях смоленских подруг. Она, как уже говорилось не раз, принадлежала тому же учебному классу, что и Варечка, Чезалес, Ободовская, то есть вместе с ними ездила в Америку встречаться с Рейганом для политического урегулирования международных отношений. Мамихинскому легкомысленному перу принадлежала песня, которую покорно выслушал Президент, и ей, Мамихиной, также как и прочим, он жал руку и целовал ее. Я видел фотографии Марины, Мамихиной и прочих в прессе – в самом деле, это было нашумевшее турне: знаменитую песню кроме Рейгана слушал, конечно, Горбачев, и Президент ООН, которого я забыл, как зовут, и еще какой-то финский Президент – самый незначительный (о нем редко упоминали). Всем было известно, что Мамихина поэт и в свободное время пишет стихи. Я был ознакомлен с некоторыми ее звездными опусами. Кроме песни “Мы все за мир!”, была еще популярна “Песня выпускников”, исполненная на последнем звонке. Помню только финальные строки: “Летите, голуби, летите, Да будет пухом вам земля”. Мамихина уверяла, что слова про пух наиболее подходящие для прощания со школой. Так же пользовалась известностью “молитва Мамихиной о десятом “А”, венчаемая призывом: “...и молю, чтоб нас всех пронесло”. Смысл стиха был, конечно, обратный тому, какой угадывал поверхностный читатель. Мамихина сочиняла стремительно, много и беззаботно.

Кроме того поэтесса всегда бывала влюблена в один и тот же соматический тип: то и дело она появлялась с сообщением о “высоком блондине с огромными миндалевидными глазами”. Надо полагать, что Мамихина неважно различала блондинов и не вполне вдумывалась в смысл слова “миндалевидный”, потому как в превосходном числе все ее влюбленности были чередой прыщавых уродцев. Впрочем, Варя в минуты раздражения, равно как и Марина в рассудительности ночных бесед выводили, что Мамихина отнюдь не настолько влюбчива, как зарекомендовала себя, а скорее горделива и коллекционерка – легион миндалевидных блондинов был необходим для соблюдения сладкого реноме половой разбойницы.

Красавцы были обречены. В своих атаках Мамихина бывала стремительна, как конница, и грозна, как артиллерия.

– Алло, Дима? – звонила она незадачливому юноше, – это Света.

– Какая Света?

– Это неважно. Давай встретимся?

Как правило, ей отвечали “нет”, что нисколько не умаляло ее пыла.

– Так, ты отвечай по порядку: “да” или “нет”.

– Нет, – мямлил собеседник.

– Я что-то не поняла. Так “да” или “нет”?

– Нет!.. – извивалась жертва.

– Та-ак, – с наслаждением длила муки Мамихина, – ты не юли. “Да” или “нет”?

Она неизменно добивалась своего – во всяком случае, так явствовало из ее слов. Надо, конечно, учитывать, что другой вруши, количественно равной Мамихиной, Смоленка не знала. Мамихина врала самозабвенно и всегда, не затем, что имела при этом какую-то цель – она врала маниакально, упиваясь самим моделированием лжи. Уличаема она бывала неукоснительно, потому что в вымысле не знала различия между правдоподобием и фантастикой. Видя, что к ее рассказам теряют интерес, Мамихина подбавляла жару. Так, по ее словам, с одним из миндалевидных приобретений она подобрала на улице ящик с наручниками и понесла его в укромное место, но при этом уронила, так что ящик отдавил молодому человеку ногу. Тот, рассвирепев, выхватил наручники и кинул ими в Мамихину, но она ловко увернулась. Не теряя самообладания, Мамихина вырвала две пары наручников и швырнула ими в красавца. Тот, увидев, что военные действия начаты, выхватил три пары наручников... Кончилось, по-моему, тем, что он приковал Мамихину, как Прометея, всеми наручниками к забору и грубо овладел ею под щебет соловья (Мамихина была не чужда сентиментальности). Потом Мамихина чудесным образом отковалась, а наручники все растеряла в темноте. А дальше...

Мамихина никогда не заботилась о развязке своих историй, потому что ее всегда останавливали прежде.