Слуга господина доктора

Она замолчала в трепете, объятая восторгом перед Эвтерпой. Потом заставила поставить фрагмент сызнова. Ее потянуло на разговоры, она стала вспоминать детский дом в Яхроме, как ее называли там «Маленькой разбойницей» , за то, что она, узнав от учительницы биологии, что кошки всегда падают на четыре лапы, собирала окрестных котов в большую сумку и сбрасывала с третьего этажа в целях эксперимента. Сама же учительница биологии была эпилептичкой, во время приступов детвора затаскивала ее в садовую тележку и с гиканьем возила по территории, а та, блядь, лежала, закатив глаза, и пускала слюну. Робертина засмеялась. Потом она вдруг спросила меня:

– А что такое опера?

Мне пришлось объяснить. Я рассказывал ей, как ребенку, терпеливо и просто. Тогда она спросила про балет – я рассказал и про балет.

– А кто сочинил вот это, где мужик с бабой херятся?

– Пуччини. Это был такой композитор в Италии.

– Ты «Лунную» сонату слышал? – она достала очередную сигарету из уже полупустой пачки. Я ответил утвердительно.

– Это кто сочинил, Чайковский?

– Нет, – ответил я не покривив душой, – Бетховен.

– Он что, еврей?

– Нет, он немец.

– А Чайковский?

– Русский.

– Я вот евреев ненавижу, – она расширила веки, – они, блядь, грязные все, вонючие. Я если знаю, что еврей, никогда с ним не лягу.

Я понуро кивнул. Раньше я столь же впечатляюще рассказывал, что не разделю ложе с антисемиткой.

– Скажи, а правду говорят, что немцы, они, блядь, пи…данутые все? – продолжала она, – вот если захотят посрать, а сортира нигде нет, так они прям берут кастрюлю и срут в нее?

Я был вынужден разочаровать ее и осведомился, кто выступил информантом по этому вопросу. Основным источником знаний в жизни Робертины являлась баба Поля, восьмидесятилетняя соседка, хохлушка. Украинцев Робертина тоже недолюбливала.

– Так кто эту оперу написал, ты говоришь? Есенин?

Определенно «Турандот» поразила воображение моей новой знакомой.

– Нет, Пуччини.

– Ага, Пучинин . Надо же так сочинить. Мужик с бабой херятся, а красиво как, а? – Она охмелело засмеялась низким смехом. Впрочем, пьяна она не была, просто у нее развязался язык. Становилось понятно, почему она так тщательно, словно иностранка, подбирала слова при нашем знакомстве. Надо думать, доброжелатели не только объяснили ей, но и убедили ее в том, что она, пожалуй, глуповата. Но она была хороша собой и молода, родной. Ныне я монах, скопец, чувства мои угасли, страсти увяли, и я философически смотрю на женскую плоть. Но если уж выбирать, то и сейчас я охотнее переспал бы с юной дурочкой, чем с престарелым академиком.

Я попытался исподволь вызнать у нее интересующие меня подробности. На стене моего подъезда, в рамочке, было процарапано, а затем крест накрест перечеркнуто слово «тимус» .

– Послушай, – обратился я к ней вкрадчиво, – что такое «тимус» ?

– Чего? – могло показаться, что она впервые слышала это слово.

– Это по-латински, название какой-то железы. Вы же в училище проходили латынь?

– Ну да, – важно сказала Робертина, – это мертвый язык. Ты знаешь мертвый язык?

– Да, – ответил я, потупясь, – старославянский.

– Нет, – ухмыльнулась Робертина, – мертвый язык один – латинский.

– Так что же такое «тимус» ?

– Поджелудочная железа. Это очень важная железа.

Вообще-то, Даша, тимус – это вилочковая железа. Она вырабатывает гормоны роста, а с взрослением организма перерождается в жировое тело. У меня возникли некоторые сомнения относительно красного диплома юной фельдшерицы.

Она курила, временами закашливаясь. Я волновался за ее здоровье. Сейчас Ты, читая это письмо, можешь подумать, что я цинично ждал постели, досадуя на затянувшуюся трепотню с красивой дурой. Нет, Дашенька, нет. Я сидел влюбленный, едва дыша, просто вспоминать мне об этом тошно. Я был влюблен. Передо мной была женщина, которую я видел, быть может, четвертый час в жизни, а я уже нафантазировал себе сады Эдема, как мы с ней будем любить друг друга вечно, как мы умрем в один день и встретимся на небесах, где вершатся истинные браки. Она кашляла, а я безумно боялся потерять ее – вот будет она хворать, хворать, а потом умрет. А я?

– Почему ты кашляешь?

– Х…йня, – ответила она коротко, – хронический бронхит.

«Вот, – думал я, – хронический бронхит, потом эмфизема, мучительная смерть, я у ее одра, всхрип последнего «прости» и дальше – одиночество» .

– Я пойду в ванну, – сказала она, – а то у меня дома ванны нет.

Она ушла в ванную комнату и закрыла за собой дверь. Мне хотелось заглянуть туда. Это же нормально, – думал я, – если нам все равно лежать в одной постели, так могу я хоть одним глазком взглянуть на нее при свете, в объятиях влажной стихии?

– Можно? – я поскребся робко в дверь.