Слуга господина доктора

Мое пасмурное настроение шествовало мимо деканата и было бесстыдно остановлено чужеродным существом странного вида. Оно было в костюме и при галстуке, со скрюченной ........... и худеньким запуганным личиком, облепленным сверху жидкими волосиками. Как-то супер-интеллигентно существо залепетало, что, ему необходима двадцать третья аудитория. Речь сопровождалась оборотами типа “не соблаговолите ли Вы...”, “милостивая сударыня..” и т.д. Едва удержав себя от восклицания “Чё?”, но вовремя проникшись жалостью к незнакомцу, я указала дорогу и прошествовала дальше.

В общем-то, вовсе незначительное событие, однако почему-то оно четко запечатлелось в моей памяти.

(Автор продолжает) Я присел на плесневелый стул у лестничного марша и закурил. К той поре я уже курил довольно много, чаще на людях. Без компании курить не хотелось. Но, поскольку я что ни день виделся с Робериной (а она не выпускала сигареты), постольку у меня вошло в привычку носить пачку. Где-то неподалеку стекались в аудиторию мои студенты. Было шумно и неразборчиво. Очевидно, обсуждали еще не виденного меня.

– Вот-вот, – говорил басовитый неумный голос, покрывая невнятный рокот масс, – так и скажем ему: ничего писать не будем, так и сказать надо!..

Толпа отвечала солидарным урчанием.

По направлению ко мне раздались легкие шаги и на лестницу с сигаретой в жеманной руке вышел молодой человек невнятного возраста. Он кивнул с развязным кокетством и, опершись широким тазом о перилла, закурил.

– А вы наш новый педагог? – спросил он, по-обезьяньи оскалясь.

Я вытянул нос, обунылил глаза и, приобретя вполне профессорский вид, коротко сказал:

– Да.

– А... – молодой человек изогнул запястье, чтобы скинуть пепел, – Ну-ну. Тут до вас уже трех уморили.

Я неуверенным кивком поблагодарил за информацию. Молодой человек встряхнул длинными, склонными к редукции волосами, и, не глядя на меня, продолжал курить молча.

«Ты бы видел эту «Комсу», – вопияла Вячеславовна, – Пидорас на пидорасе! Ой – мальчики такие все, – она передурачивала в анекдотической манере голубые ужимки, – все такие...” – она опять манерно гнулась.

– Пожалуй, нам пора?.. – спросил я у юноши, словно неуверенный в себе. “Ну подожди ужо, ты у меня будешь шелковый”, – думал я параллельно.

– Идите, идите, – отвечал тот покровительственно, – я догоню.

«Мерзкий тип, – думал я по пути, – наверняка бездарный ломака”.

На входе в аудиторию мой миокард екнул. Я, право же, не разумею, как оно выходит, что я читаю лекции и даже через то имею успех в определенных кругах. Сам себе я кажусь совершеннейшим раздолбаем, ни к чему не годным. После долгого перерыва в работе я сам себе дивлюсь, как это у меня ладно получается слова складывать. И по сентябрю всегда – начало лекции заставляет меня трепетать. Кажется всё, что, слова не сказав, я расплачусь и выбегу из аудитории. Все во мне видят академическую плесень, а я на самом деле ветрогон и пустобрех.

Я сделал шаг и оказался в новой реальности. В кабинете стояло с пяток стульев, несколько кубов, лавочка из декораций. На всем на этом расположились “хорошие мальчики”, штук с полдюжины, и две девушки, как я заключил, тоже из “хороших”. Девушки были миленькие, особенно одна, которая, как впоследствии выяснилось, оказалась в расположении назаровского глаза. Я как-то сразу скис душой. Как все непохоже было на наш филфак! Наш тысячный амфитеатр, подобный лестнице Иакова, доверху забитый юными училками – серыми мышками и воробьиными кофточками, – блеск очков, скрип перьев. А здесь? Педагогическая глубинка. Я со вздохом подошел к преподавательскому столу – на нем стояла жестянка, полная бычков – и, не глядя на студентов, вынул будильник и зажигалку. В галстуке сверкнула смарагдовая булавка. Я еще какое-то время постоял, рассеянно глядя в промозглое окно – видно было, что я мистик, романтик и героическая личность трагической судьбы. Сочтя мгновенья, я развернулся фасом и сказал:

– Меня зовут Арсений Емельянович Ечеистов, доцент кафедры искусствоведения, – (доцентом я не был, но рассчитывал быть в ближайшее время), – Будьте добры, запишите. К концу семестра вы, вероятно, позабудете, мне это будет... – я сделал паузу, словно подыскивая слово, – досадно.

«Хорошие девочки” пихнули друг друга локтем и мелодично хихикнули. Знали бы крошки, что эту фразу и эту интонацию я оттачивал семью годами преподавательской деятельности. Это была затисканная, замурзанная фраза в тысячном исполнении, но на провинциальных новичков она произвела впечатление. Я понимаю, на бумаге она не выглядит смешно, но представь нового человека... романтическую натуру... строгая классика в речи и ирония в интонации... и потом, я в профиль похож на Шиллера... Боже, как я прекрасен!