Слуга господина доктора

Нет, мне кажется, Ты все не понимаешь. Я знал, что любовь преходяща, я читал в книжках, мне в кино показывали, но у меня, Дашенька, милый Даша, ведь не было ничего такого. Бывало, что меня любили и я не любил, или любил, но мало. Или я любил, а меня не любили, а там, глядишь, и я остывал. Но такого, чтобы меня любили и я любил, такого не было никогда или было все как-то наперекосяк, на уровне чемоданов и зонтиков, в каком-то гнилом намеке, а вовсе не слияние душ, не обожествленное таинство тела. И вот сейчас-то только, в двадцать шесть годов, на излете молодости я впервые пригубил счастье любви, чтобы с отвращением отставить чашу. Я-то думал, что со мной этого не случится, я-то думал, что я иной, что я лучше всех, что я один вопреки всему миру этому поганому смогу любить, только дайте же мне любить, дайте!.. И вот уж нетрудное ярмо любви натерло мне холку.

Я сопротивлялся растущему во мне отвращению к Робертине. Я Богу обиновался любить ее до гробовой доски. Я помнил об этом. Интересно, а выполнил ли я хоть один из моих обетов Мировому Духу? Нет, правда, интересно. Я понимаю, сейчас некстати, но все же? Вот, например, в девятом классе, когда меня рвало портвейном, я же обещал, что, коли выживу, брошу пить. Нет, ведь обещал?

Ну да ладно, это другой, конечно, разговор, другой вовсе, навзничь другой, а покамест я маялся, чувствуя, что конец близок, и себя накануне конца полагал палачом. Тем трогательнее заботилась обо мне Робертина. Чем гаже становился я в собственных глазах, тем более приобретала она черты святости. Ты знаешь… странное дело… может быть, Ты скажешь, что я маньяк… Но мне показалось, что она стала напоминать Марину. Мне даже показалось, что она стала пахнуть, как Марина. Право слово — сюжет для Эдгара По.

«Знаешь Арсик, — писала она в кротости, — я потебе так сильно скучаю когда тебя нет рядом. Мне хочица за тобой ухажевать опстировать тебя готовить тебе вкусные блюда укладовать тебя бай бай хочется зделоть так чтоба утебя никогда не было проблем ни вчем. Ну нечего унас итак Арсик все хорошо. Единственоя я прашу тебя одивайся когда идеш на работу по теплея не застужай мой милой себя. И обизательно бири на работу что нибуть покушить хотябо бутерброды с маслом и сыром иычка свори себе штучке три. Если сыра и масло и яиц дома нет надо купить а мама с утра тебе и преготовит. Я уверина ты небося на работе целой день галодной ненадо мой миленький голодать вить тыжа у меня кот да еще усерийский значит должен кушить а то сил небудет мышей ловить. Вобщем слушой меня и делой так как я тибе здеся написала низостовляй меня и зо этих пустеков пережевать договорилися котярушка».

Тут же a propos должен заметить для полноты картины, что маялся я собственной аморальностью ровно сутки в неделю, пока видел ее перед собой. Остатние же шесть дней, что я делил между студентами, я оставался католически морален — к восторгу жизнелюбивого Степы и угнетению мрачного духа Дани. Шесть дней я бывал самоуверен и жизни знаток, затем чтобы на седьмой схватиться за скудеющие кудри и завопить: «Боже, что за х…йня?! Боже, сделай все как хорошо, я все перепутал, у меня ничего не получилось!» Мне хотелось начать сначала, чтобы не было никакой Робертины, и вообще любви. Я же чувствовал, что вылюбился, что не надо мне больше ничего, что я насосался любовью, как клоп, что остались какие-то крошки — студентов прикармливать от Алеши Аптовцева до Фили Григорьяна (в алфавитном убывании), — так мне и не надо более.

Ну не смогла я, мужик, не смогла…