Слуга господина доктора

Мы стали собираться поспешно, потому что надо было еще зайти в училище, прежде чем нас накроет. Но промокашки были уж больно сильны. На подступах к работе асфальт начал резиново прогибаться под шагами, воздух — пыльный воздух майского Арбата — стал словно свежим и прохладным, нос и глаза как-то особенно увлажнились. На пути почему-то вновь попался Григорьян, которого я считал ушедшим (я представил его Марине). «Вы постоянная женщина Арсения Емельяновича?» — спросил он развязно, но так мило, что Марина ответила, поколебавшись ради меня: «Да». Я взбежал по резиновой лестнице — людей было мало. «Кто это такой красивый?» — спросила Марина. Я зашикал (мне показалось, что она слишком громка) и стал искать глазами Стрельникова. Но Марина показывала на «хорошего мальчика» Федю. Ну, красивый. И только. Пустоцвет. Посредственность. Я подосадовал, что нет Дани — мне хотелось им хвастаться.

Руки у меня дрожали, когда я вешал объявление. Оно начиналось словами: «Милые студенты…» Далее перечислялись карательные меры к задолжникам. Меня лихорадило. Стены коридора то тянулись навстречу друг другу, то расходились, давая мне больший простор. Я схватил Марину за руку и мы побежали.

Есть в столице кварталы, которые существуют, по-моему, только под кислотой. Например, бар «Рози О’Гредис». Я был натуральным образом ошеломлен, когда увидел его просто так, не измененными глазами. Или вот еще есть место — Парк Победы. Все дороги арбатских наркоманов ведут в этот притон. Сам я не бывал там иначе, чем с промокашкой. Да и что мне, вот-вот доценту кафедры искусствоведения, вольнослушателю Художественного академического института, там делать? Смотреть, как святой Егорий нашинкованному Горынычу копие в ж…пие втыкает? Но уж с промокашкой — не мне Тебе объяснять. Ой, я помню, мы с Ободовской там как-то купались в фонтане… Хотя, впрочем, это другая история.

Главное — чтобы была цель. Мы бежали в Парк Победы, пехорылом, как на трезвый ум ни один из нас не сдюжил бы. То и дело мне казалось, что у меня нет органов от голосовых связок до щиколоток и я осторожно спрашивал:

— Мариша, посмотри незаметно, я не описался?

И отходил на пару шагов.

— Нет, Сеня, — говорила Мариша, — все нормально. А почему ты вдруг так решил?

— Да нет, нет, — тушевался я, — это я для поддержания беседы.

И мы бежали дальше.

В парке купили пива, чтобы иметь какое-то дело, и сели под елки спина к спине. Мы, конечно, говорили о чем-то, но разговор этот ни запомнить, ни передать было никак нельзя. Мысль стремительно бежала по тайным, неочевидным в иное время путям, речь путалась и рвалась, не поспевая; то и дело мы, разведенные амфетамином, который голландские жулики подмешивают в ЛСД, заходились до слез судорожным смехом. Потом я глядел на елки, словно впервые их видел, и слезы исчезали, а Марина все продолжала плакать. Не думаю, что она плакала по моему поводу, но мне все равно было неприятно. Как-то у нее увеличились и выкатились глаза, из них текло, и с носу тоже текло, и губы у нее какие-то стали мокрые. Я отворачивался и опять садился спина к спине. Чтобы не выдать смущения, я сравнил ее с тающей Снегурочкой — так отчетливо, помню, представилась мне Снегурочка, которая тает на солнце, — все из нее течет, капает, как она вся раскисает и наконец превращается в кучу прелого снега.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, я стал смотреть на руки. Вот руки мои — верный показатель, взяло меня или не взяло. Друзья всегда потешаются этим тестом, потому как считают — если я занялся смотреть на руки, так всё — нет больше Сени. Я просто оторваться не могу от своих предплечий. Если смотреть с интересной стороны (с тыльной), то непременно поразишься: «Бог мой, какие красивые!» Или: «Ну надо же, какие тонкие?» А то еще: «Не думал, что они такие волосатые!» В общем, есть чему подивиться. Материя под кожей перетекает, мерцает сокровенным светом, то вдруг мои конечности при неотрывном глядении начинают расширяться, или волосы — черные, жирные, не такие, к каким я привык, мигрируют по плоти. Вот и сейчас я стал вглядываться в руки, задумчивый ЛСДшник и амфетаминный счастливец.

Однако в этот раз меня проглючило сильнее. Я увидел, как под кожей во множестве ползают мелкие белые лярвы, навроде тех, что точат грибы. Я не испугался, а лишь удивился тому, что так откровенно галлюцинирую, и показал руки Марине. Я уже различал у червяков темные головки, светлые, синеватые кишочки — весь я был ползаем мириадами червей.

— Не надо, не смотри, — остановила меня Марина с отвращением. Я отвлекся и решил думать, что я англичанин. Меня прибило на верноподданичество королеве, хотелось сказать что-нибудь, начиная со слов: «Как подданный ея величества…» Марина в то же время смотрела на толстомясых коней Церетелева гения и очень засмеялась чему-то своему, сказав, что мы — императорские кони. Ну что Ты хочешь от обпромокашенной девушки?