Слуга господина доктора

Я с точностью до дня могу назвать, когда я познакомился с ней. В моем романе не так много дат и все они нелепы. Беспамятство на даты вещь для меня обычная. Так, все события мировой истории отсчитываются от рождения и смерти Генриха фон Клейста — почему-то именно эти две цифры я запомнил и далее, прибавляя либо отнимая от них положенные сроки, обнаруживал искомый год. Также и здесь — точно могу сказать, что познакомились мы в 1986 году у доцента Багдасаровой — старой курвы с кафедры педагогики. Доцент Багдасарова кормилась симпатиями молодых для поддержания уходящей репутации интересной женщины. Она была приветлива, мила, дружелюбна, сердечна и лжива в последней степени. По молодости мы не угадывали этого и, в общем-то, общаться с ней действительно приятно, если полагать в ней то, чем она хочет казаться. Наталья была со своей подругой Юлей Мейлахс — толстой еврейской девушкой в манере Браверман. Обе вернулись только что из диалектологической экспедиции и рассказывали о ней умно и остроумно, чем меня сразу же очаровали. Мы стали созваниваться ежевечерне — странно сейчас помнить, что весь вечер проходил у меня в разговорах с друзьями — сейчас уж всё не то.

Я никак не мог поделить мои симпатии между Наташей и Мейлахс, благо наши отношения протекали вне ревности и мы любили друг друга всей силой молодой дружбы. Однако года четыре спустя Мейлахс порвала со своим возлюбленным Юрой, потому что он был русский и не хотел ехать в Израиль, и, с невысохшими слезами на миндалевидных очах, вышла замуж за Диму Мейлаха, существо пустое и бездушное, отличное от неодушевленных предметов только тем, что при склонении его фамилии совпадали именительный и винительный падеж. Вскоре затем она, ее малоодушевленный муж, девери и свекровь уехали в Израиль, откуда Юля прислала с десяток живых и оптимистических писем. Письма ее представляли собой длинный список товаров, приобретенных в дешевых, только ей известных лавках Иерусалима. Кроме того, матримониальная Мейлахс не забывала сообщать о крепнущей силе любви к мужу и дружбы к свойственникам. Потом она, отличница по настроению мысли (неисцелимая умственная болезнь) стала ортодоксальной иудейкой и переписка наша сама собой завяла.

С отъездом подруги Наташа впала в депрессию. Мы были молоды и слово «депрессия» было в новинку. Это сейчас приходится подбирать свежие слова, чтобы обозначить силу душевного сокрушения. Тогда же термин «депрессия» был в ходу и во всем удовлетворял бытующему словоупотреблению. Это была первая кораблевская депрессия, и все с нетерпением ждали ее окончания. Кто же знал, что за первой депрессией последует вторая, за второй третья, и так будет тянуться вплоть до девятого вала, не оставившего по себе ничего от прежней Натальи.

Она происходила, что называется, «из хорошей семьи». Хорошая семья — ее бабка, Раиса Давыдовна, Елена Давыдовна — мать, и собака, которую я забыл, как звали и сейчас, воспользовавшись правом романиста на творчество, обзову Рексом — заведомо неверно. Раиса Давыдовна была старушка-солнышко. Она была маленькая и очень круглая. Она считалась лучшим терапевтом района, несмотря на то, что чуть не уморила пациентку, страдавшую сифилисом. Когда старуху спросили, почему она поставила диагноз и назначила лечение совершенно обратные действительности, бабка беспечно ответила: «Да я лекцию по сифилису прогуляла». Прочие лекции бабка посещала исправно и была в самом деле заметна на неброском фоне районной терапии. За ней водилось много смешного. Несогласие с местными властями она фиксировала в «онанимках» — непременно подписанных ее рукой. Свою подругу, старшую годами, она решила было напугать, раздевшись донага — а сама была в летах почтенных. Когда ей сообщили, что в ее отделе лишняя штатная единица, бабка выхватила из сумочки весьма правдоподобный пистолет и, страшно вращая очами, вскричала, что немедленно пристрелит ее как собаку. Она любила розыгрыши. Мне посчастливилось быть на дне ее рождения и повстречаться со светилами отечественной медицины. Кроме прочих ее поздравили телеграфом мэр города, министр здравоохранения и президент. Я, впрочем, не единственный, воспринимал все по номиналу, пока не пришло поздравление от Авиценны. Досуг она теряла в кроссвордах и пасьянсах — в пасьянсах она подглядывала в карты, в кроссвордах дорисовывала недостающие и заштриховывала лишние клетки.

Ее дочь — мать Натальи, Елена Давыдовна, тоже была низенькая и толстая женщина. Нрава она была кроткого, боязливого при обширном и просвещенном уме. Муж ее был с.н.с. какого-то НИИ — старый козел в бегах. Покинутая им в молодые годы, Елена Давыдовна, человек хотя и общительный, но одинокий, вознамерилась воспитать дочь подругой оставшейся жизни. «Она не покинет меня никогда, никогда, — думала Елена Давыдовна, — я воспитаю ее не такой как все. Моя дочь будет добра, не сребролюбива, честна и чиста, она будет такой, как я, благо Рафаэль забыл о нас». Она взялась за дело с мастерством отличника Народного образования.