Слуги этого мира

– Игрушка для взрослых, о которой можешь забыть, пока не научишься себя контролировать, – проворчал он. – Курительные травы – не то развлечение, которое стоит пробовать на горячую голову. Тут надо быть внимательным. – Наставник еще раз затянулся. – Да. Чуть переборщишь – плохо будет. А в твоем случае, – он гоготнул, – и того, в кому впадешь.

Он отошел. Ти-Цэ услышал, как он присел на край своей постели, у дверного проема, где мог выдыхать дым на улицу и не травить ученика. Ти-Цэ услышал, как он достает из-под подушки ворох пергамента и укладывает на колени листы.

Он затягивался снова и снова, просматривал записи, иногда что-то правил, хрипло ворча под нос. То и дело Наставник привставал, чтобы выглянуть наружу: высматривал, все ли в амбаре спокойно.

***

Ночь и впрямь длилась целую вечность. Ти-Цэ просыпался каждые несколько минут: боль всякий раз возвращала его назад, чтобы он не упустил редкую возможность сполна ею насладиться. Однако, кровоточить и трескаться при каждом неосторожном вздохе раны перестали. Спина затягивалась грубо сшитым полотном кожи.

Через несколько бесконечно долгих часов он ощутил, как Наставник соскребает с него компресс. Ти-Цэ притворился спящим, но за свою первоклассную игру получил не признание публики, а крепкую оплеуху.

– Ты вообще видел когда-нибудь спящего йакита, бестолочь? Больше смахиваешь на покойника, – хмыкнул Наставник. – Будешь еще так притворяться – живьем схороню.

Наставник осмотрел его спину. Наверное, даже потрогал, но сказать наверняка Ти-Цэ не мог – ничего не почувствовал.

– В таком виде шрамы и останутся, – заключил он. – Была бы еще линька – может, что-то заросло бы посимпатичнее, и шерсть кое-где выросла бы, а так… Поздно уже. Не вовремя ты мне под горячую руку попался.

– Так уж и быть, оставлю в качестве сувенира, – сказал Ти-Цэ. – Будет, что вспомнить.

Наставник хохотнул.

– Второй раз наложить компресс будет не лишним, утром встанешь в строй. Лежи смирно и не шуми.

– Да, Наставник.

Его ребра уже давно походили на колья, на которые были насажены органы, но Наставнику на неудобства не пожалуешься. Очень скоро он вернулся с новым ворохом листьев и обновил компресс. На сей раз боль была более, чем терпимой.

– Ну вот, – сказал Наставник, когда ученик поделился сей радостью. – Хорошо, ведь от тренировок тебя никто не освобождал. И от наказания в случае чего тоже.

Ти-Цэ вымучил улыбку.

– Я обязан буду прийти не последним, иначе уже даже вы меня по частям не соберете.

– Да? А что насчет первого места?

– Никаких больше ставок. В таком состоянии справиться со всем с первого раза, да еще быстрее Ку-Ро?

Ти-Цэ напрягся: каждая клеточка тела, казалось, затаила дыхание.

– Ну да, уж это вряд ли, – после недолгого молчания сказал Наставник. В его голосе сквозила старательно прикрытая, но все же слышная улыбка.

Ти-Цэ притих. Внутри у него извивался червь ревности. В глубине души он все же надеялся, что Наставник приободрит его и теперь, но покусился на слишком большой кусок. Все же при видимом безразличии к сыну Наставник вовсе не упускал из виду всех его достижений, преимуществ и поразительного сходства между ними.

Наставник покончил с компрессом. Кажется, его настроение улучшилось. Не в пример Ти-Цэ.

– У меня нет времени, чтобы вести тебя на медосмотр. Но ты, кажется, в норме.

– Относительной, – слабо улыбнулся Ти-Цэ.

Наставник согласился.

Воля, воля, воля! 30

Когда до обряда инициации осталось меньше десяти дней и нервозность учеников достигла критической точки, Наставник велел топить печи в мастерской.

Там стоял невыносимый жар, и Ти-Цэ стоило огромных усилий держать глаза широко открытыми, пока Наставник объяснял им, какими инструментами и с какой целью им предстояло воспользоваться. Много часов теории годами ранее было посвящено изготовлению щитов. Осталось лишь от слов перейти к делу.

Благодаря хорошей подготовке и чуткому руководству Наставника к исходу дня у каждого молодого йакита было в руках по разящей чаше, выкованной из переплава произведения искусства, созданного Наставником. Жар к тому времени стоял такой, что плавиться начали даже инструменты, и взять их за ручку без кожаной прихватки было невозможно. Звон двадцати восьми молотов раскраивал череп, но ученики мужественно хранили атмосферу сосредоточенности и полной отдачи кропотливому труду.