– Ты мне потом расскажи эту историю про эльфов, – сказал Клык. – А то я не все понял.
– Я расскажу, – Паук оттащил пленника от стены и связал его руки впереди, своим любимым шнурком – довольно символически. – Только потом. Когда больше времени будет.
Мелкого от эльфа оттаскивали Пырей и Шпилька вдвоем. Его руки от шеи пленника отодрал Паук – на шее остались кровавые следы когтей, окруженные шикарными синяками. Кожа эльфа была будто специально создана так, чтобы любая пустяковая рана на ней выглядела смертельной или вроде того.
Потом Мелкий орал: "Да что ж это, такая мразь будет жить, когда Красавчика убили! Я ему все равно сверну башку, чтоб не зарился на чужое, тварь! Да его на ленточки порезать надо, чтоб знал!" – а эльф смотрел на него с видом оскорбленного величия, брезгливо и зло. Паук двинул ему по затылку, просто, чтобы стереть с его лица это выражение, провоцирующее Мелкого – эльф прикусил язык, сглотнул и стал смотреть в небо.
А Шпилька сидела на мосту рядом с телом Красавчика и слизывала кровь с его лица. Клык мрачно смотрел на нее и думал, что, пожалуй, Шпилька больше любила Красавчика, чем хотела показать.
– Говорил я ему, – пробормотал Клык почти про себя. – Надо было ему приказать остаться. Левый глаз ему выбили – и вот ударили слева, он не видел…
– Он бы не остался, – сказал Мелкий, шмыгнув носом. – Я ему сам яму выкопаю. Он должен не в камне, а в земле лежать. Он был такой настоящий… Он меня прикрыл, Клык.
– А этого маленького парня, который был с тобой, Клык, тоже убили? – спросил Нетопырь, подходя.
– Он был герой, Нетопырь, – сказал Клык, прихватив клыками верхнюю губу. – Его звали Хорек. Он умер за Теплые Камни, а ты его назвал недомерком.
Нетопырь отвел взгляд.
– Мои бойцы найдут его тело, – сказал он виновато. – И мы оставим его череп в Последнем Приюте.
– Надеешься, что он тебя простит? – горько усмехнулся Клык. – Да он и при жизни-то на тебя зла не держал. Его тень будет защищать твой клан, Нетопырь. У тебя большие потери?
– Четырнадцать плюс раненые, – сказал Нетопырь. – Могло быть больше, знаешь, гораздо больше.
– Могло, – согласился Клык. – Повезло.
– Ага, – Нетопырь снова принялся выдирать мох, теперь из перил моста. – Повезло, что вы пришли вовремя. Так что…
– Оставим все эти политесы на потом, – сказал Клык. – Надо убрать трупы.
И пока швыряли в пропасть тела людей, а своих закапывали в землю на склоне, пока собирали оружие и зализывали раны, пока закладывали под мост взрывчатку – эльф сидел у скальной стены, положив связанные руки на колени, не пытался бежать, а пристально наблюдал со странной миной. Выражение оскорбленного величия исчезло, смененное напряженным болезненным вниманием. Скользнув по неподвижной фигуре эльфа беглым взглядом, Клык подумал, что это существо, возможно, несколько умнее, чем кажется с первого взгляда. Поэтому и не стал возражать, когда Паук поднял эльфа за шиворот и подтолкнул вперед, чтобы вместе с ним спуститься под гору…
Часть вторая.
…Нас обрекли на медленную жизнь -
Мы к ней для верности прикованы цепями.
И кое-кто поверил второпях,
Поверил без оглядки, бестолково -
Но разве это жизнь, когда в цепях,
И разве это выбор, если скован?…
Самым сильным чувством, которое никак не оставляло Инглориона с того самого момента, как он принял помощь орка, было удивление, чувство для эльфа странное и неприятное в высшей степени. Всю свою прежнюю жизнь – о, весьма долгую жизнь! – Инглорион считал, что не умеет или почти не умеет удивляться. Ведь мир гармоничен, а гармония – предсказуема. Непредсказуемость, как известно – признак хаоса, дурной признак, в конечном счете – зло. Инглорион всегда был совершенно уверен в собственной готовности ко всему, и вдруг эта спокойная правильность расплылась, как отражение в воде, потекла и пропала.
Всем давно ведомо, что хаос – худшее из сущего. Хаоса – вокруг ли, в мыслях ли, в душе ли – быть не должно. Но в этой битве и после нее все пошло настолько неправильно, что не хватало сил создать из этого дурного смятения хоть условное подобие порядка.
Итак, мир гармоничен, а гармония предсказуема. Этой гармонии, как был доселе уверен Инглорион, не нарушить никаким темным чарам, даже если их создатели тщатся, как только могут. Поражение союзников его веры не пошатнуло. Проигранная битва – это скверно, но, увы, не всякую битву можно выиграть. Ничего не изменила бы даже собственная смерть… к сожалению и Вечные смертны, вернее, их жизнь можно оборвать вмешательством грубой и злой силы. Вися над пропастью, Инглорион успел хорошо осознать грядущую смерть и ощутить печаль по жизни, которая его покидает – но он понимал, что, в сущности, можно было предвидеть и это.
А вот протянутую лапу орка предвидеть было уже куда тяжелее. В этой лапе, вернее, в том, как ее протянули, можно было усмотреть нечто совершенно противоестественное.