Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Крушение традиционных ценностей, разочарование в верховной власти приводило к тому, что многие слухи формировали эсхатологические настроения. Грань между риторикой больных и здоровых людей начинала стираться. Тем не менее чаще всего именно первые писали письма на имя Девы Марии, Агнца-Спасителя, отправляя их, как правило, в Зимний дворец[1494]. В это же время появлялись люди, выдававшие себя за новых царей[1495]. Так, некий А. А. Гоголев писал на имя вдовствующей императрицы в 1915 г.: «Приближается время Оно уже теперь на коротке, Будет злое и великое несчастье которо небывало вжизне родине Царя нашего Императора Николая Александровича, это злое и великое несчастье должно пасть на долю великова князя наследника цесаревича Алексея Николаевича… (сохранена орфография оригинала. — В. А.)»[1496]. Доносы душевнобольных, в которых сообщалось о заговорах против императора, стали серьезной проблемой для Департамента полиции, который вынужден был отвлекать свои силы для их расследования, а потому, при выяснении личности отправителя, с ними проводились беседы и брались подписки о прекращении отправки подобных писем под угрозой применения административных мер[1497]. Однако остановить развившееся доносительство умалишенных было непросто, тем более что фантазии душевнобольных резонировали с эмоционально-экспрессивными высказываниями-угрозами в адрес верховной власти простых людей.

Эмоциональный спад или даже элементы общественной депрессии, меланхолии, в частности, можно было наблюдать по такому явлению, как рост рассеянности столичных жителей, проявившийся в потере личных вещей. Как писал один журналист в июле 1915 г., «Богиня Мнемозина окончательно покинула петроградцев»[1498]. В стол находок управления городских железных дорог (трамваев) с 1 января по 16 июля 1915 г. поступили 1403 забытые вещи. Женщины оказались забывчивее мужчин и в зимнее время «любили» терять в вагонах трамвая муфты, сумочки, кольца, браслеты, иногда умудрялись оставить верхнюю юбку или корсет. В оправдание рассеянных петроградок 1915 г. можно упомянуть, что накануне войны кто-то умудрился «забыть» в трамвае сверток с новорожденным младенцем, о котором также сообщили в стол находок, но, по-видимому, в той истории все же были иные мотивы. Довольно часто петроградцы теряли галоши (причем по одной), трости, зонты[1499].

Другим косвенным следствием упомянутых психических процессов в обществе стали участившиеся несчастные случаи с летальным исходом. Так, например, за 1913 г. от несчастных случаев погибло 1098 петроградцев. В 1914 г. их количество хоть и сократилось до 1066, но в декабре показало рекордную отметку в 152 погибших человека (против 71 в декабре 1913 г.). Однако уже в 1915 г. от несчастных случаев погибло 3343 человека, т. е. смертность увеличилась на 214 %. Пик пришелся на октябрь, в котором в городе погибло 445 человек (против 90 в октябре 1913 г.)[1500]. Для Москвы была характерна та же тенденция, и против 796 погибших от несчастных случаев в 1913 г. в 1915 г. оказалось уже 2538 жертв[1501]. В 1916 г. количество смертельных исходов после несчастных случаев незначительно снижается примерно на 17 % — вероятно, по причине психологической адаптации горожан к постоянным неутешительным сведениям, поступающим с фронта, хотя по-прежнему продолжает превышать подобную смертность довоенного периода.