Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Некоторые из текстов отличались хорошим стилем и нетривиальными фразами. Так, Киевская художественная печатня предлагала открытое письмо со следующим содержанием: «Дорогая моя возлюбленная! Спешу уведомить тебя, моя дорогая, что я, слава Богу, жив и здоров чего и тебе от души желаю. Вспоминая постоянно о тебе, о твоей любви и ласках и о проведенном с тобой счастливом времени, утешаюсь мыслью, что и ты не забываешь там меня и, что снова настанет для нас счастливые минуты встречи. Почаще посылай мне весточки о себе и какие у вас новости и помни, что для меня получение от тебя писем — всегда большая радость. Передай мой поклон всем родным и знакомым. Целую тебя горячо и крепко. Твой, любящий тебя…»

Бывали и более пространные послания, облаченные в художественные формы: «Если бы ты только знала, как подчас тоскует сердце мое по Вас, и если-б, кажется, я имел крылья, то прилетел бы к Вам, прижал бы Вас к сердцу и расцеловал бы от души… Я только твоими письмами и живу. Как получу от тебя письмо, так несколько раз его прочитываю и кажется мне, что вижу тебя и деток, что побывал вместе с Вами»[1694].

Ил. 86. Дорогая моя возлюбленная! Спешу уведомить тебя… Киев: Худ. печатня, 1914–1917. Иллюстрированная почтовая карточка

В тексте одного из таких открытых писем обращают на себя внимание умышленно оставленные редакторами (или автором) речевые и грамматические ошибки («тоскует сердце по Вас», использование обращения «Вы» с большой буквы во множественном числе и др.), а также уменьшительно-ласкательные формы некоторых слов («сторонушка»), что должно было сделать в глазах деревенских жителей текст письма «своим». Можно предположить, что в основе подобных текстов лежали оригинальные письма простых солдат из крестьян. В некоторых случаях авторы таких текстов переусердствовали с лирической и метафорической составляющей, и тогда становилось неясным, на какую именно аудиторию были рассчитаны подобные письма: сентиментальные и высокопарные слова о любви и ласках мало соответствовали эмоциональному режиму российской деревни, представители же образованных слоев могли сочинить и более оригинальные послания своим близким (ил. 86).

Публичная демонстрация интимных переживаний в открытых письмах не соответствовала эмоциональному режиму деревни, предусматривавшему открытость в проявлениях веселья и злобы, но предписывавшему сдержанность в вопросах лирических. В больших патриархальных семьях даже между супругами внешне устанавливались деловито-сдержанные отношения, сменявшиеся на романтические и душевные лишь во время интимного уединения, как правило по ночам. Показательны в этом плане воспоминания вернувшегося домой из германского плена после четырехлетнего отсутствия крестьянина Юрова. Несмотря на то что он тосковал по своему дому, любил мать и жену, встреча прошла внешне достаточно сухо — с матерью и женой он поздоровался за руку: «И вот я пришел домой… Мать слезла, сторонясь меня, прошла к печке и зажгла лучину. При свете она меня, конечно, сразу узнала, и мы с ней поздоровались за руку: я был противником поцелуев даже в таких случаях, и даже с самыми близкими… Тут пришла и жена… Авдотья моя, как жена Лота, остолбенела у двери… Лишь когда я ей сказал „Ну, что ж ты, иди, поздороваемся“, она пришла в себя и подошла. Поздоровались мы с ней также без поцелуев, а поговорить нам с ней, как хотелось бы, при других было неудобно»[1695]. Соответственно возможное публичное чтение открытых писем с изливанием чувств и интимных переживаний могло в патриархальной деревне стать предметом насмешек.

Несмотря на это, иллюстрированные открытки достаточно активно раскупались. Часто сбор от продажи почтовых карточек шел на военные нужды, благотворительность, поэтому в некоторых случаях современники скупали десятки открыток и рассылали их своим знакомым, вписывая только адрес назначения и имя адресата.