Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

П. Н. Баратов считает, что карикатурный образ австрийца сформировался ранее образа немца, так как еще со времен аннексии Боснии и Герцеговины в 1908 г. в российской сатирической журналистике утверждается тема вины Австро-Венгрии за развязывание военного конфликта. При этом политическая антиавстрийская карикатура включила в себя дискурс культурного соперничества: русские художники высмеивали австрийцев, используя типажи венской оперетты[1710]. Карикатуристы обыгрывали возраст старейшего монарха Европы — Франца Иосифа, которому доставалось амплуа «живого мертвеца», — подчеркивая мотивы болезни, тяжелых травм и возрастных недугов, в результате чего образ империи в русской журнальной сатире балансировал на грани насмешки и опасения, иронии и фобии. Болезненность императора передавалась австрийскому вооружению. В этом плане политическая карикатура выполняла важную терапевтическую функцию по профилактике страха. В обывательском сознании существовал страх перед образом «австрийской пушки». Это словосочетание часто использовалось в устной и письменной речи современников в качестве тропа, архетипической метафоры разрушительного оружия, указывало на существование в русском обществе фобии относительно военно-технического превосходства Австро-Венгрии, которая против самой тяжелой российской 280‐миллиметровой мортиры уже в 1914 г. имела 420‐миллиметровую гаубицу производства концерна «Шкода», а 305‐миллиметровые мортиры «Шкода» обстреливали русскую крепость Осовец в феврале 1915 г. Однако русские карикатуристы создали образ австрийской пушки, которая стреляла во все стороны, разрывая на куски собственный расчет. Исследователи обращают внимание, что в образе Австро-Венгрии отсутствовали венгерские черты, он был преимущественно австрийским. Вероятно, объяснение этому кроется в персонификации империи в фигуре австрийского монарха Франца Иосифа, а также в том, что венгры намного охотнее австрийцев и немцев сдавались в плен русской армии: среди военнопленных габсбургской армии совокупная доля австрийцев и немцев составляла 20–22 %, в то время как одних венгров было 24–25 %[1711]. Образ не желавшего воевать с Россией венгра подкреплялся бытовыми картинками занятых на сельхозработах в русских деревнях военнопленных венгров (хотя они считались менее благонадежными, чем пленные славяне).

Образ турка, как и австрийца, частично основывался на существовавших стереотипах — образах «врага с Востока». Филиппова отмечает ориенталистские штампы в отношении турка — слабость, безволие, алчность, завистливость, — не способствовавшие демонизации образа в той же степени, как в отношении немцев. Хотя карикатуристы подчеркивали «восточную хитрость» Турции, ей отводилась второстепенная роль «третьесортной шансонетки, обманутой коварным кавалером»[1712]. Демаскулинизация врага становилась распространенным приемом высмеивания противника и применялась в адрес как немцев с австрийцами, так и по отношению турок и болгар. В 1915 г. российская пропаганда проводила мысль об исчерпании продовольственных запасов Германии, и художник Д. Мельников выпустил карикатуру, на которой германский кайзер в женском платье прогуливался по площади Берлина, превращенной в огород (ил. 116). Позиция Болгарии, ее заигрывания в условиях войны с врагами России воспринимались национальным предательством и приводили к использованию ее образа в роли девицы легкого поведения (ил. 117). Когда же в октябре 1915 г. Болгария вступила войну, войдя в блок Центральных держав, появился образ короля Фердинанда в роли Иуды. На обложке 40‐го номера «Нового Сатирикона» вышла карикатура, на которой изображался Фердинанд с чеком на 5 000 000 000, рядом с которым стоял с мешочком с 30 сребрениками завидующий Иуда. Фердинанд его успокаивал: «Не завидуй, Иуда, ведь я продаю целый народ».

Ил. 116. Д. И. Мельников. В саду ли, в огороде девица гуляла // Будильник. 1915. № 9. С. 9

Ил. 117. Ре-Ми (Н. Ремизов). Шансонетный дух // Новый Сатирикон. 1915. № 32. С. 9