Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

27 августа 1915 г. государственный контролер П. А. Харитонов провел частную встречу министров с представителями Прогрессивного блока, на которой обсуждалась программа депутатов относительно правительства. Министры отметили, что Блок не настроен революционно и готов к компромиссам, хотя и признали наличие взаимного недоверия. По итогам встречи некоторые министры — Харитонов, Кривошеин, Сазонов, Игнатьев, — не отказываясь от решения скорейшей отправки Думы на каникулы, заявили на заседании Совета министров о готовности поддержать идею формирования нового правительства «общественного доверия», при условии что инициатива будет исходить от императора[2116].

Несмотря на поддержку проекта о правительстве «общественного доверия» рядом министров, 3 сентября 1915 г. Николай II прерывает сессию Государственной думы[2117], а затем из правительства выводятся министры, делавшие ставку на союз с общественностью. Надежды на преодоление политического кризиса и объединение власти и общества очередной раз оказались иллюзиями. В обществе известия об отправке депутатов на каникулы были встречены достаточно болезненно. Описывая ситуацию, современники часто использовали слова «роспуск», «разгон» Думы, выражая свои подсознательные страхи перед возможной ликвидацией парламента. Можно отметить, что члены правительства также периодически путали слова «разгон» и «перерыв в сессии» во время обсуждения вопроса о Думе в конце августа 1915 г. С. Д. Сазонов, выступая против досрочной отправки парламента на каникулы без предварительной встречи с депутатами, использовал термин «разгон», на что получил замечание от И. Л. Горемыкина: «Речь идет не о разгоне, а о перерыве до ноября». «Дело не в форме, а в существе или, вернее, в политическом впечатлении от правительственного акта», — парировал министр иностранных дел[2118].

Впечатление от прерывания сессии Думы оказалось удручающим. Московские обыватели в частных письмах отмечали, что роспуск Думы вызвал «угнетенные и подавленные настроения»[2119]. «Ко всем мерзостям присоединилась еще одна — это роспуск Государственной Думы. Есть афоризм: „когда господь захочет наказать, так отнимет разум“. Ведь это какая-то свистопляска на вулкане. Этому негодяю Горемыкину, наверно, это так не пройдет», — писал офицер из Петрограда 7 сентября 1915 г.[2120] О том же рассуждали в Тифлисе, дополняя общую картину слухами о готовящихся верхами провокациях с целью заключения сепаратного мира: «Смена командования армиями, роспуск Государственной думы — признаки весьма зловещие, особенно последнее событие. Для того, чтобы распустить Гос. Думу в такое время, нужно абсолютное отсутствие ума, любви к родине. Очевидно, в верхах убедились, что война проиграна, что, следовательно, нужно спасать свою шкуру, а для этого необходимо создать соответствующую атмосферу. Нужно провокациями вызвать беспорядки с тем, чтобы заключить позорный мир, умыть руки и сказать: беспорядки, забастовки не дали нам возможность уничтожить врага, пеняйте, мол, на Гос. Думу, рабочих инородцев и т. д.»[2121]

Рост общественного недовольства прерыванием сессии приводил к росту подозрительности властей к общественным организациям. 7–9 сентября 1915 г. в Москве прошли съезды Всероссийского союза земств и Всероссийского союза городов, на которых главным вопросом значилось «О задачах политического момента»[2122]. Николай II в телеграмме Горемыкину назвал представителей съездов «самозванцами»[2123]. Совет министров в сентябре 1915 г. также склонен был демонизировать общественные организации, в частности на заседаниях министры Щербатов, Сазонов и Кривошеин воспроизводили слухи (и верили в них), что Земский союз создает свою собственную армию с 300 бронированными автомобилями[2124]. Власть и общество оказывались во власти искаженных слухами образов.

Ил. 166. М. Диков. Москва в положении // Будильник. 1915. № 41. С. 4

Осенью карикатура выражает обеспокоенность тем положением, в котором оказались общественные силы России. Рисунок М. Дикова изображал Москву в образе умирающей больной, у постели которой столпились бессильные ей помочь общественные деятели (ил. 166).