Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Открывшаяся 1 ноября 1916 г. пятая сессия в целом оправдала тревожные ожидания современников — речи депутатов звучали резче обычного, и кадеты, призывавшие в начале 1915 г. не делать оппозиционных заявлений от лица партии, теперь оказались чуть ли не главными возмутителями спокойствия. Однако даже в открывавшей первое заседание речи председателя М. В. Родзянко содержались осторожные намеки на политическую ситуацию, уточнявшиеся выкриками с места. Так, Родзянко говорил: «Первейшей обязанностью Государственной Думы должна быть спокойная и тщательная оценка положения и немедленное устранение того (голос слева: не того, а кого), чего быть не должно и что мешает стране достигнуть единой намеченной цели… Правительство не может идти путем, отдельным от народа… Вне этого пути идти нельзя и уклонение от него лишь может задержать успех и отдалить победу (Голоса слева: долой их, пусть уйдет правительство)»[2136]. Первым из депутатов внеочередное слово получил Гарусевич, сделавший заявление от имени польского кола по поводу объявленной Германией независимости Царства Польского, указав, что это стало шагом к насильственной германизации польского народа. Следующие выступления депутатов были посвящены внутриполитическому положению. Депутат Шидловский от группы прогрессивных националистов, группы центра, фракции земцев-октябристов, фракции Союза 17 октября и фракции Народной свободы заявил, что «деятельность правительства за истекший год создавала серьезные препятствия успешному ходу борьбы» за правое дело. Шидловский обратил внимание на перемены общественных настроений и призвал к смене правительства: «Недоверие к власти сменилось чувством, близким к негодованию. Население не верит, чтобы могло быть неясным правительству то, что ясно для него самого. Население ищет объяснений таких действий, которые, создавая внутренние затруднения, служат на пользу врагу и, не находя их, готово верить самым чудовищным слухам. Такое состояние умов уже само по себе представляет чрезвычайную опасность… Печать взята в тиски. Цензура давно перестала быть военной и занимается охраной несуществующего престижа власти… Во имя достижения той великой национальной задачи победы над врагом, которая побудила большинство сплотиться и поддерживать даже не пользующуюся его сочувствием власть, мы решительно заявляем, что лица, дальнейшее пребывание которых во главе управления грозит опасностью успешному ходу нашей национальной борьбы и которые вызывают к себе открытое недоверие, должны уступить место лицам, объединенным одинаковым пониманием задач переживаемого момента и готовым в своей деятельности опираться на большинство Государственной Думы и провести в жизнь его программу»[2137].

Шестым, пропустив Шидловского, Чхеидзе, Левашова, Керенского и Балашева, выступал Милюков. Именно его речь оказалась наиболее резонансной, вызывавшей в обществе различные толки и подделки в течение того времени, что власти опасались ее публиковать. Милюков в своем выступлении признавался, что обвинения, которые он вслед за иностранной и русской прессой повторил в адрес Штюрмера и К^о, основаны не на подтвержденных объективных фактах, а на «инстинктивном голосе всей страны и ее субъективной уверенности». В этом заключался пропагандистский замысел — открыто перейти на язык уличных эмоций, впустить «улицу» в стены Таврического дворца и тем самым подчеркнуть единство Думы и определенных слоев общества, показав властям, что далее игнорировать общественное мнение нельзя. При этом важно подчеркнуть, что приводившиеся Милюковым слухи об измене в верхах не передавали и десятой части того, о чем говорили в стране, по сравнению с народным пространством политических слухов выступление Милюкова было довольно «беззубым», но не типичным для стен Таврического дворца. Пока выступление лидера кадетов не было опубликовано, слухи приписывали ему, помимо нападок на Штюрмера и правительство в целом, оскорбительные выпады в адрес императрицы. Повторявшийся рефреном вопрос: «Что это, глупость или измена?», распространенный в обывательской среде в предшествующий период, зазвучал с новой силой, будучи поставленным с думской кафедры.