Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

При изучении ноябрьской корреспонденции обывателей складывается впечатление, что современников в общем-то не особенно интересовали истинные речи депутатов, они сами знали, о чем должны были говорить в Думе, учитывая общую обстановку. Поэтому каждый интерпретировал думские речи на свой собственный лад, додумывая их за авторов. Крестьянин Тверской губернии писал депутату-кадету А. И. Шингареву 14 ноября 1916 г., успокаивая его тем, что и неопубликованные речи все равно доходят до их деревни, если в них звучит «правда Божия»: «Голос славных депутатов в день открытия Государственной думы достиг до нашей глухой деревни. Для правды Божией нет никаких границ и препятствий. Все что делается в стенах Таврического дворца известно и без печати, несмотря на всю строгость цензуры»[2149].

Речи Керенского и Чхеидзе, в которых звучали призывы к миру, больше всего коррелировали с настроениями широких слоев общества, уставших от войны. В то же время позиция либеральных и правых партий, настаивавших на продолжении войны до победного конца, провоцировала рост новых слухов. В частности, осенью 1916 г. появились слухи, что из‐за нехватки солдат, требующихся для продолжения войны, будут призывать сорока- и пятидесятилетних. Крестьянин М. Новиков из села Лаптево Тульской губернии писал об этом В. А. Маклакову 17 ноября 1916 г., обвиняя кадетов в потворстве политике уничтожения людей: «Здесь ходят упорные слухи о возможности призыва от 45 до 52 лет. Видимо, поддерживаемые вами и вашей фракцией истребительные лозунги для продолжения никому не нужного безумия войны, не остановятся на 45-летних, а придется еще и приносить жертвы и все только ради удовлетворения какого-то самолюбия небольших групп властолюбцев… В думских кругах царит бодрое настроение — прочел я в газетах… Но в народе нет этого бодрого настроения: ни песни, ни веселого смеха, а уныние, тоска и безысходное горе»[2150]. В конечном счете в Милюкове начинали подозревать представителя тех же «темных сил», каковыми считали Штюрмера и Ко. В декабре в армии говорили: «Дума научилась „разговоры разговаривать“, а только не верю я этим „голосам народа“… Ох, и врут же они нахально, что народ хочет воевать „до конца“. Теперь все говорят про „темные силы“, но я, право, думаю, что эти „темные силы“ напускают темноту на народ и не только Штюрмеры и Ко, но и Милюковы и Ко, у которых завязался такой пылкий роман с Англией. Вся эта публика, которая орет изо всех сил, что будет воевать „до конца“, имеет понятие о войне только из газет»[2151]. Тем самым психологическая атмосфера, определявшаяся усталостью от войны, предопределяла будущий успех социалистических партий, а кадеты в случае сохранения своих позиций по войне обрекались на политическое поражение, что в конечном счете и произошло в 1917 г.

Сложно переоценить общественное значение открытия пятой сессии. В докладе петроградского Охранного отделения говорилось, что «Дума в своем нынешнем составе еще недавно считалась левой прессой и демократическими кругами „черносотенной“, „буржуазной“, „собранием прихвостней Горемыкина“ и пр. Заседание 1 ноября 1916 г. заставило широкие массы более доверчиво отнестись к Думе, в которой вдруг сразу увидели „лучших избранников народа“, „представителей Всея Руси“ и пр.»[2152]. В ноябре 1916 г. в «Новом Сатириконе» была опубликована красноречивая карикатура А. Радакова «Апоплексическое сложение», изображавшая семейную ссору престарелого супруга-бюрократа с молодой женой — Думой. Бюрократ говорил: «Замечательно: как только ты начинаешь сердиться — ты краснеешь!» Тем самым Дума превращалась в «красную бабу — Россию», олицетворявшую приближающуюся революцию.