Слухи

Тут маленькие глазки ее матери взглянули на нее, и Пенелопа испытала двойственное чувство. Ведь она знала, что эти слухи, столь приятные для нее, не менее приятны для ее матери с точки зрения амбиций. Таким образом, Пенелопа ощутила и радость, и раздражение.

— Ну что же, тогда поговорим о чем-нибудь другом, — мягко ответил Амос, откидываясь на спинку кресла без малейшего чувства неловкости.

И он начал разглагольствовать на другие темы: об охотничьих собаках и фасоне рукавов. Это напомнило Пенелопе, почему он так быстро ей надоел.

Пока он бубнил, а ее матушка рассматривала в бинокль зрителей, Пенелопа увидела, как Бак входит в ложу 23. Она с самым невинным видом поднесла к глазам театральный бинокль. Впервые за весь вечер она поддалась этому искушению, и не сразу — опасаясь, что все пропустит, — нашла нужную ложу. Затем она увидела Генри, обрамленного черным кружком, — очень близко. Она наблюдала, как он, с характерным для него безразличием, здоровается с Баком. Ее обзор был слишком небольшим, так что она не знала, когда именно была передана записка. Генри опустил глаза и читал ее с самым невозмутимым видом. Но она знала, когда именно он понял, кто автор записки: в этот момент он поднял глаза и взглянул прямо на Пенелопу, Пенелопа невольно вздохнула и уронила бинокль на колени, что не помешало ей увидеть дальнейшее. Генри поднял руку, отпуская Бака, даже не посмотрев на него. Затем, не отрывая взгляда от Пенелопы, он дважды медленно покачал головой. Это было все равно как, если бы он разорвал записку на мелкие клочки. У Пенелопы было такое чувство, будто он дал ей пощечину.

— Пожалуй, я пойду… — услышала она слова Амоса.

Хотя Пенелопа совсем забыла о нем, сейчас она пожалела, что он уходит. Ей вдруг показалось, что очень важно, чтобы Генри, да и все остальные, видели, что за ней увиваются холостяки, особенно из старинных голландских семей, с недавно нажитым на промышленности капиталом. Огорошенная ответом Генри, она совсем забыла, что должна выглядеть завидной невестой, объектом желания. Однако Амос уже поднялся и на прощание приложился к ее руке.

— Благодарю вас за визит, — сказала Пенелопа, изображая безмятежность. — Как утешительно, когда в такую минуту тебя поддерживают друзья.

Амос подмигнул ей (вовсе не такой ответ она надеялась получить) и сказал несколько слов миссис Хэйз, прежде чем покинуть их ложу.

Пенелопа отодвинулась подальше от матери и повернулась к сцене таким образом, чтобы уголком глаза видеть ложу Скунмейкеров. Ей хотелось выглядеть элегантной и равнодушной, но она была не в силах подавить волнение. Она сложила руки на коленях. Пройдет целая вечность, прежде чем Бак доберется по коридору до их ложи и расскажет ей, что именно произошло. Но она и сама многое увидела и поняла: Генри не понимает ее план; он равнодушен к ее искусным маневрам. Она поменяла положение рук, затем начала теребить золотую цепочку своего театрального бинокля, пока мать не попросила ее перестать.

— Сегодня в зале такое множество великолепных туалетов, но великолепнее всех те, что в ложе Хэйзов, — заявил Бак, когда он наконец-то снова занял свое место.

Пенелопа чувствовала, что у него наготове еще много комплиментов, и сделала ему знак, что они излишни. Какое имеет значение, что она гораздо красивее других девушек, если Генри так слеп. Сердце ее громко стучало, но ей нельзя было теребить золотую цепочку, нельзя хмуриться. Впервые в жизни она поняла, какая это мука — скрывать под светской безмятежностью смятение чувств.

10

«С открытием сезона в опере сегодня вечером мы снова можем ожидать, что увидим тех несчастных, что страдают болезнью, именуемой светским синдромом, — они, несомненно, постараются завести великосветские знакомства, абонируя ложу, даже если это введет их в расходы. Но мы, по крайней мере, уверены в том, что публика, с которой они постараются общаться, обладает иммунитетом.»

Из светской хроники Нью-Йорка в «Уорлд газетт», суббота, 16 декабря 1899

— А это кто?

Лина обозревала в театральный бинокль зрительный зал, в котором находились Вандербилты, Ливингстоны и Врееволды, не говоря уже о туалетах от Уорта и Дусэ, и бриллиантовых тиарах, и джентльменах, нашептывавших комплименты в розовые ушки леди, имена которых постоянно появлялись в светской хронике. Но сейчас она опустила бинокль и повернулась к новым посетителям ложи мистера Лонгхорна. Они были в черных смокингах и белых галстуках, в бородах белела седина. Она с грустью отметила, что это не ее ровесники.