Слухи

— Вы пойдете сегодня вечером, не так ли? Мы все пойдем, чтобы рассказать Скунмейкерам этот план. А завтра Генри, и я, и его семья, и все вы можем поехать в Такседо и начать подготовку. Таким образом, нам не будет докучать вся эта трескотня!

Под «трескотней» Пенелопа подразумевала газетчиков, которые в своих колонках подробно освещали любую мало-мальски значительную свадьбу. Ее родители любили, чтобы все делалось как следует, и их легко было убедить, что лучше избежать газетной шумихи. Но на самом деле Пенелопу тревожила «трескотня» в газетах, связанная с сестрами Холланд. Как только она и се жених окажутся за городом, она будет спать спокойнее. Итак, она была близка к тому, что по праву принадлежало ей — в глазах общества и публики, а очень скоро — и Бога.

43

«Дорогая Диана, однажды я подарил драгоценность, на которой было выгравировано «Для моей истинной невесты», и чувства мои с тех пор не изменились, если не стали сильнее. Я знаю, тебе в это трудно поверить, но то, что собираюсь сделать, мне отвратительно. Поверь, чmo она не оставила мне выбора…»

Генри не смотрел на пролетавший мимо город, а когда личный железнодорожный вагон Скунмейкеров въехал в пригороды, его нисколько не заинтересовали реки и зимние пейзажи за окном. Он уезжал из города с неохотой. Он все делал в эти дни автоматически. Машинально надел перед отъездом черный смокинг и белую рубашку с высоким воротником, расчесал и пригладил волосы. Так же автоматически он написал записки к друзьям с просьбой быть его шаферами и к своему продавцу в Тиффани, чтобы тот позаботился о кольцах. И мысли у него тоже были привычные. Он снова и снова говорил себе, что совершает доброе дело, героический подвиг, что его действия спасут Диану от неминуемой гибели.

Сейчас, когда поезд приближался к Такседо, он пытался объяснить ей в письме, почему он так поступил. Наверное, Диана уже слышала. Все это обсуждают, и ее мать, несомненно, осуждает бывшего жениха своей дочери за то, что он так быстро женится, не подозревая, сколько боли и унижения принесла эта новость ее второму ребенку. Ему была невыносима мысль, что Диана узнает обо всем от кого-то другого. Ему бы хотелось обнять ее и объяснить, что он пошел на это, чтобы защитить ее. Он никогда прежде не совершал ничего героического и сейчас был неприятно удивлен, обнаружив, до чего же это гнусно. Мысленно Генри уже сто раз писал это письмо. Он объяснял, что брак с Пенелопой был единственным решением, причем самым простым, и что Диана таким образом получает второй шанс, которого у него не будет по воле обстоятельств. Он то решался сказать ей, что они всегда будут любовниками, то собирался оставить ее в покое, чтобы она смогла найти другую любовь. Он изображал себя отважным спасителем, а Пенелопу — исчадием ада, но уже сам в это не верил. Невозможно было выразить словами, что именно произошло.

Его невеста шла к нему по проходу вагона, держась за бархатные сиденья, — поезд качало, — с сдающей улыбкой. Она сидела в другом конце персонального вагона с маленькими девочками, которые должны были разбрасывать лепестки роз в начале церемонии, и показывала им свой новый бриллиант. На Пенелопе было белое пальто из кашемира с высоким воротником. Увидев, что она идет к нему, Генри скомкал письмо к девушке, которую назвал своей истинной невестой. Больше ему нечего было сказать.

44

«В полицейские участки по всему городу поступают анонимные сообщения от тех, кто якобы видел Элизабет Холланд в разных местах: в мясной лавке на Ладлоу-стрит, на Бруклинском мосту, в брюках для верховой езды и в цилиндре правящей двухколесным экипажем. Это делает еще более сомнительными нелепые слухи о том, что она жива.»

Из передовицы в «Нью-Йорк империал», 31 декабря 1899

На Центральном вокзале царила суматоха, повсюду были мужчины и женщины в тяжелой зимней одежде, нагруженные чемоданами и котомками. В зале ожидания с рядами длинных скамеек было многолюдно, и Уилл и Элизабет чуть не оглохли от объявлений о запаздывающих поездах и от криков людей, звавших потерявшихся членов семьи. Вопреки заверениям Сноудена, это был не самый подходящий день для отъезда. Люди, работавшие в городе, спешили домой, к своим семьям, те, кто прогулял все деньги перед Новым годом, уезжали прочь от стыда. Город наводнили праздничные толпы из пригородов.