Слушай Луну

Я немедленно вообразил, что дядя Билли стал жертвой какого-то недуга или получил ранение в результате несчастного случая, что объясняло бы, почему он так долго отсутствовал. Толпа расступилась, чтобы я мог пройти, но всеобщее ликование как рукой сняло. На пристани воцарилась тишина, которая немедленно напомнила мне о другой молчаливой толпе в другом месте, на берегу в Порткрессе несколько месяцев тому назад, когда меня вызвали засвидетельствовать смерть двух бедных моряков, тела которых вынесло на пляж приливом. Так что я уже приготовился к худшему. Однако потом я осознал, что тишина эта была совсем иного рода. То была тишина, порожденная враждебностью. И очень скоро я понял, в чем ее причина.

С пристани я различил на палубе «Испаньолы» трех человек. Один, распростертый на досках, был совершенно неподвижен, второй склонился над ним, а дядя Билли тем временем деловито спускал паруса и убирал их, не обращая ровным счетом никакого внимания на сгрудившихся на причале людей, все взгляды которых были прикованы к нему. Когда я спускался по трапу на палубу, из толпы послышались крики:

«Зачем ты притащил их сюда, Билли?»

«Это не наши ребята!»

«Это фрицы, это гансы!»

«Глянь, а форма-то форма – совсем не наша!»

«Поганые сволочи!»

Потом они переключились на меня:

«Нечего с ними цацкаться, доктор!»

«После того, что они сделали, они этого не заслуживают!»

Я остановился посреди палубы и устремил взгляд на море лиц, маячивших на причале надо мной. Не без удовольствия должен заметить, что этого взгляда, которым я скорее пробуравил их, нежели обвел, все же оказалось достаточно, чтобы заставить немногочисленных недовольных прикусить языки. Никто из них не произнес больше ни слова. Впрочем, возможно, многие уже обратили внимание на то, что бросилось мне в глаза с первого взгляда: моряк, распростертый на палубе, был мертв. Возможно, некоторые заметили и то, что, кем бы он ни был, к какой бы нации ни принадлежал, он был совсем молоденький, почти мальчик; его борода, в отличие от бороды его товарища, представляла собой скорее редкий юношеский пушок. Опустившись на корточки рядом с ним, я прощупал его запястье и шею в поисках пульса – просто на всякий случай. Никакой нужды в этом, впрочем, не было. Неподвижность и бледность смерти ни с чем не спутаешь. По выражению, с которым смотрел на меня второй моряк, я понял, что он и сам все знает.